Созвездие Стрельца
Шрифт:
Давление у него было низкое, и Марина решила бы, что это инсульт… Но когда она стягивала пиджак с его левой руки, чтобы надеть манжету, то почувствовала, что все его тело пылает. Температура не меньше сорока, и без термометра понятно.
– Зинаида Игнатьевна, возьмите в шкафу две пеленки и намочите холодной водой. – Марина слышала, что ее голос звучит спокойно и ровно. – Очень холодной. И принесите сюда.
Она ожидала вопроса, зачем это надо, но старушка его не задала. В кабинет, а через полминуты обратно она не шла, а бежала.
Положив
– А теперь посидите здесь. Я за шприцем схожу. И вызову «Скорую».
Когда Марина вернулась с набранным шприцем, рядом с лежащим на стульях человеком стоял хирург Зиновий Ильич и, держа его за руку, считал пульс. Наверное, вышел на шум из своего кабинета. Старушка смотрела на него как на архангела, сошедшего с иконы. И неудивительно: Зиновий Ильич обладал такой внешностью, которая на всех пациентов действовала успокоительно и умиротворяюще – огромный, седовласый, широкоплечий. На Марину он оказывал ровно такое же действие, но не внешностью и не солидным баритоном, а тем, что являлся первоклассным специалистом, и она это знала.
– Что с ним? – спросил Зиновий Ильич.
– Не знаю, – ответила она. – Но температура очень высокая. Наверное, от нее гипоксия. Интоксикация и шок. Давление восемьдесят на сорок. Анальгин сейчас уколю.
– «Скорую» вызвала?
– Конечно.
– Приедут?
– Надеюсь.
– Мне однажды заявили, что в медицинском учреждении можем и сами помощь оказать, – хмыкнул он.
– Нет, сейчас ничего такого не сказали.
Вводя лекарство, Марина видела, что синева, которой были обметаны губы больного, сменилась белизной. Потом его лицо стало светлеть.
– Зинаида Игнатьевна, ваш сын ничем не болен? – спросила она.
– Может, ездил куда-нибудь? – добавил Зиновий Ильич. – В экзотические страны? Малярии нет у него?
– Господи, да разве я знаю, куда он ездил? – жалобно проговорила старушка. – По дороге голова у него побаливала, таблетку в машине принял, а так ни на что не жаловался…
Она взяла сына за руку. Он открыл глаза.
– Андрюша! – всхлипнула старушка. – Да что ж за горе такое!
– Какое горе, мам?
Он попробовал сесть, но Зиновий Ильич придержал его за плечо и сказал:
– Лежи. Как себя чувствуешь? Дышать можешь? Сердце не болит?
– Нет. А что со мной было?
Говорил он внятно, но у него был взгляд человека, который не может вернуться в жизнь. Марине стало не по себе от такого взгляда.
– У Марины Олеговны надо спросить, – ответил Зиновий. – Она тебя обнаружила. С температурой. Похоже, интоксикация. Сейчас «Скорая» приедет.
– Какая еще «Скорая»? – На этот раз он все-таки сел, опустил ноги на пол. – Зачем?
– Так ведь плохо тебе стало, Андрюша, – сказала Зинаида Игнатьевна. – Сколько ты без сознания-то пробыл, пока доктор тебя увидела? Ой, господи! – снова всхлипнула она.
– Ну-ну, мам.
Он совсем пришел в себя, взгляд сделался осмысленным, исчезло выражение, от которого у Марины
Она сразу такое выражение распознавала – после того как на глазах у всей группы умер от острой сердечной недостаточности однокурсник. Вот так же точно потерял сознание прямо в аудитории после лекции, и не стало его в одно мгновение, и перед самым этим мгновением Марина увидела у него в глазах именно то выражение, для которого не знала названия, а вернее, не было для этого названия на языке живых. Они были тогда на первом курсе, после этого две девчонки институт бросили.
– Перестань, мама, – повторил он всхлипывающей Зинаиде Игнатьевне. – Все в порядке. – И, обернувшись к Марине, сказал: – Напугал вас, извините.
– Ничего, – вглядываясь в его лицо, ответила она.
– Спасибо, – сказал он.
– Не за что, – ответила она.
Мертвенность исчезла с его лица, и оно приобрело живой цвет легкого загара, который имеют лица большинства людей в конце лета.
– Вы «Скорую» отмените, пожалуйста, – сказал он Зиновию Ильичу.
– Нет уж, – ответил тот. – Дай вам Бог крепкого здоровья и долголетия, а только я за это ответственность на себя брать не могу.
Может, тот и возразил бы, но дверь, ведущая на лестницу, открылась, и в конце коридора показалась врач «Скорой».
– Вот номер телефона больницы, – сказала Марина, протягивая ему листок. – Это для вашей мамы.
С ее стороны это было теперь довольно глупо. Скорее всего, его отвезут сейчас в инфекционное, с такой-то температурой. И хорошо, кстати: врачи в инфекционных отделениях обычно наилучшие.
Он взял листок, машинальным движением положил в карман светлого летнего пиджака, который так и надет был на одну его руку после того как Марина измеряла ему давление.
– Ну, что у вас тут? – спросила, подойдя, врач.
Это Марина рассказала ей уже наскоро: появился последний записанный на сегодня пациент, и она ушла с ним в кабинет.
Врач «Скорой» заглянула через пять минут и сообщила, что больного забирает – действительно, в инфекционную больницу, поскольку причину высокой температуры установить не представляется возможным.
– Спасибо вам передает, – добавила она. – Вы ему, может, и жизнь еще спасли.
Приятно спасти кому-то жизнь, чего уж. Ну, может, жизнь она ему и не спасла, но все-таки успешно из приступа вывела, это тоже приятно.
Однако ощущение, которое Марина ловила в себе сейчас, не было ни приятным, ни хотя бы нейтральным. Тягостным оно было, и совершенно непонятно, почему.
Эта тягостность была такой необъяснимой и несуразной, что Марина не могла избавиться от размышлений о ней и когда уже закончила прием, и когда вышла на улицу к разъездной машине, которая возила терапевтов на визиты. Хорошо, что сегодняшний водитель, Сережа, был не из говорливых. И первый визит у нее сегодня был в Тушино, дорога давала время для размышлений, хоть и ненужных, но неотвязных. А почему эти размышления не оставляют ее? Марина не знала.