Созвездие видений
Шрифт:
Зачем помешал, зачем из воды вытащил? Плохая примета для невров! Никому не хочет зла и невзгод Зорянка, а нынче с этим… с лютым, вину делит.
А и могуч, и хитер он! Реку-то не иначе выпил – выпил чуть не до дна; Шишко и Подкустовиик его не обошли, не проняли. Многострашна и изба злообразного чудища: на птичьих ногах стоит, переминается да боком поворачивается, а к высокому порогу нет ни лесенки, ни приступочки-сама земля ввысь подкинула Лиховида с Зорянкой на руках!..
…Конечно, Север был зол на добычу, но увидев, с каким ужасом заметалась она по отсекам «Инда», ища хоть какого-то укрытия, шарахаясь от незнакомых, пугающих предметов, кресел, пульта, раздвижных дверей, а потом съежилась в углу, – он почувствовал, что злоба его уходит.
Злобу вытеснила жалость. «Добыча» казалась ему маленьким, пугливым зверьком. Бедная девчонка!.. Да, ясно, что те блага цивилизации, которые должны были оставить на Земле пришельцы с Ирия, или утеряны, или ведомы далеко не всем. Очень многое придется начинать с самого начала. А кому начинать?.. Северу бы гордиться задачей – а он досадовал. Большой охоты к просветительству в себе не находил, его дело – разведка.
Вот и сейчас – надо бы успокоить эту сжавшуюся в комок дикарку, но как? Завести с ней разговор? Но язык его еще не пробовал на вкус чужих слов, и он боялся неверным выговором еще больше напугать ее.
Север стоял, в растерянности не сняв ни скафандра, ни шлема, и вдруг увидел, что сквозь растопыренные пальцы и спутанные волосы блестят ее глаза.
Она наблюдала за ним!
И снова темная, тревожная пелена на миг застлала его взор.
Страх? Да пустое!
Но сердце томилось, и Северу захотелось как-то защититься, не показав, однако, при этом своего смятения. Он мягко, чтобы не насторожить «добычу», протянул руку к стене и, медленно нажав на панель, раздвинул дверцы ниши.
…Под рукою Лиховида что-то замерцало – мягко, потаенно, тепло.
Зорянка, забыв об осторожности, потянулась взглядом к этому тихому свету – и увидела три округлых камня, лежащих в дупле стены. Они походили на яблоки – прозрачные, зеленовато-золотистые яблоки. Ох и на диковинной же яблоне они возросли! Где такое видано – яблоки в кулак величиной? А вот знать бы, медово-сладки они иль кислы, что дички?..
Меж тем Лиховид взял одно из них своею перепончатою лапою и положил на то, что заменяло в его избе стол. Испытующе обратив к Зорянке свое невидимое, непроницаемое лицо, словно проверяя, не убоится ли она, Лиховид слегка тронул яблочко – и оно закружилось по столу: сперва на одном месте, стремительно, а после – медленнее, тише, описывая все более широкие круги.
Зарябили, замелькали, заиграли серебряные и золотые блики, рождая многоцветный, переливчатый туман. И вдруг из этого радужного тумана соткался пред взором чудный облик пира незнаемого!
Север взирал упоенно. Образ Ирия, образ родимой планеты во всем блеске ее величавой красы возникал из микрохранилища, и он на миг даже забыл, зачем, собственно, распечатал одну из имитограмм, – так был восхищен созерцанием.
Это был вид столицы. Горит снимали с высоты птичьего полета, но постепенно объективы приближали вольный разлет улиц, и Север подумал, что слово «горит» на древнем жаргоне Дальнепроходцев не зря означает «колчан». Воистину, улицы этого города были подобны легким, прямым стрелам!
Но вот уже выросли в тесных – и вмиг раздвинувшихся до бесконечности! – стенах «Инда» просторные, вознесенные до небес, украшенные каменным и деревянным кружевом дома и храмы, а потом рядом с Севером и остолбенелой гостьей пошли неспешно и соплеменники его – все в одеяниях ясных, чистых, прохладных оттенков, с тем выражением самоуглубленного внимания на лицах, которые дома чудилось Северу плохо скрытой гордыней, а здесь показалось всего лишь подчеркнутой сдержанностью.
А мимо шли его друзья и знакомые, кивали друг другу, обменивались приветственными жестами, и Северу мнилось, что оттуда, из дальних далей запредельных, они приветствуют его, только его!.. Он не сдержал улыбки, когда увидел Нинну, и не смог не махнуть дружески себе самому, Северу, одетому в повседневную форму звездопроходцев: серебристо-голубую кольчугу, отчего светлые и прозрачные глаза его принимали холодновато-голубой оттенок. На плечах поблескивали золотые стрелы.
И в этот миг взор Севера упал на спасенную гостью, неподвижно стоявшую средь этого шествия дорогих его сердцу призраков.
Он спохватился: зря, пожалуй, обрушил на нее так сразу мир Горита во всем его великолепии и многолюдьи, она может еще сильнее напугаться. Но тут же заметил, что глаза ее полны вовсе не ужаса, а острого любопытства, и приветственный жест, который он послал призраку себя самого, не ускользнул от ее внимания…
…Ох, великий, великий же волхв этот Лиховид, коль чудные, самоцветные земли скатал, яблочком обратил и с собою носит. А небеса там голубые, и Тур-солнце столь же ярко горит, как здесь, и деревья роняют прохладную тень. А избы-то у них!.. Высоки – до самых облаков.
Но пуще всего поразили Зорянку сородичи Лиховида. Конечно, сородичи! Чего ж ради стал бы он в чудодейное яблочко чужинскую сторонку закатывать, с собою возить? Это Зорянка тотчас смекнула. Правда, страшилищ да чудищ, Лиховиду подобных, она в том царстве не сыскала, но отчего-то знакомой показались стать и повадка светлообразного молодца, которому приветно махнул Лиховид…
Знала Зорянка: коли ясной, лунной ночью поглядишь в чистую воду Белоомута, долго еще гладь его будет хранить твое отражение. До тех пор, пока не замутит воду кто-то другой. Тогда новое отражение будет жить в Белоомуте… потом и другое, и другое. Не так ли и здесь? Не хранится ли в наливном яблочке отражение сородичей Лиховида – и его самого, только без этой вот поганой личины?
Э, какой ни есть этот Лиховид, выходит, сыскался и ему супостат лютый. За что, за какие провинности или за какие доблести обратил он молодца-чужеземщину злой образиной, этакую жуть напустил? Ох, бедный, бедный Лиховид…
Зорянка глядела, глядела на него, и не ужас буйный, а тихий, тайный страх – священный, как тот, что испытывала она лишь пред Белоомутом да еще пред дедовскими волхованиями, – входил в ее сердце. Наверное, вот так, затаенно-покорно, глядит всякий, даже самый дикий зверь на человека, пораженный его обличьем, его богоподобием. Так же и она смотрела на Лиховида, пытаясь разглядеть за страшной шкурой черты божества. И не чудище он, значит, а дух чудес?
«Он из рода богов! – мелькнула мысль. – Какое счастье! Но как выручить его, как помочь вновь молодцем скинуться?.. Ох, знаю! Знаю!»
…Север даже поежился от ее пристального взора. Торопливо закрутил кассету по столу, сворачивая имитограмму.
Дрогнули, поплыли в золотисто-голубоватом небе остроконечные башни, заколебались фигуры людей.
Гостья всплеснула руками, провожая взглядом последние призраки Горита, тающие, словно дым, а потом вдруг жалость отобразилась на лице ее. Торопливо приблизившись к Северу, девушка сорвала с себя еще влажные лохмотья… и навзничь простерлась у ног Севера.