Созвездие видений
Шрифт:
Внучка едва не подавилась. Он что же, знает?! Дед же продолжал как ни в чем не бывало:
– А с чего это ты вдруг про дитя возговорила? Иль нашла, наконец, себе по сердцу? А, Зорянка?
Она лишь улыбнулась в ответ. Этим ласковым именем называл ее только дед. Еще раньше – матушка, да она померла. А теперь – один дед. Но даже и Валун никогда не произносил еще одного ее имени… Ведь у всякого невра их три. Всем известное – одно для людей, земное. Люди зовут ее Меда. Два другие – заповедные. Есть имя для чародейных таинств. Даже если сам человек Чарой не владеет или опасается ее, это имя может оберечь его от злых кудес – или навлечь их на него. Мало кому из чужих оно ведомо. Вот ведь вряд ли остался на земле кто-то, знающий, что потайное, чародейное имя ее деда – Атей: древнее имя племенных вождей, ведущих свой род от богов. Но это не все. Нарецается еще и третье имя, которое никому и никогда не ведено произносить вслух. Только богам и духам. С ним, заповедным, человек уплывает по Обимуру в своей последней лодии, в свой последний путь; его он назовет Хорсту, охраняющему врата в заоблачный, небесный Ирий-сад…
Эти потайные имена, чудилось, словно те два духа, которые с самого рождения приставлены к человеку: один, добрый и светлый, – за правым плечом, другой, темный, – за левым…
Есть и у Меды-Зорянки темное, заветное имя. Оно иногда видится ей во снах. И себя тогда видит она – на небесах, совсем иной, чем здесь, на земле, и люди рядом иные. Но вот чудеса: почему-то мерещится, что средь тех неведомых людей встречала она во сне и Лиховида с тайным именем Север…
Есть не хотелось. Хотелось поскорее выйти из малой, скособоченной дедовой избенки, где сушились под потолком наговорные коренья и былие, а в углу возился, щепая лучину, дедов Домовушка, хотелось чем-то заняться, чтобы дед, наконец, оторвал от нее всевидящий «взор своих нестареющих» темных очей.
– Иль нашла себе по сердцу? – повторил он сурово.
– Матушка моя, вечерняя звезда! – воззвала Зорянка, словно бы в сердцах. – Нашла, нашла! По небу он прилетел! Четыре коня его колесницы – словно дикие гуси быстры, легки они, словно четыре крыла!..
Зорянка болтала, что в голову взбредет, только б дед отстал, решил, что она шутит.
– Да, – кивнул Атей, – а крепость у него вся огненная, на колесах, и кругом себя вертится, у Лиховида сего?
Теперь уж Зорянка воззрилась на него. Мыслимо ль скрыть хоть что-то?! Но глаза деда потеплели.
– Ишь ты… по виду девка-смирена! А сама лукавая, что ходун-трясина! Ну что ж, ведь ты в ту звезду родилась, коя многие чудеса сулит.
«Он что-то знает! – уверилась Зорянка. – Знает про Лиховида. Спросить? Ох, страшно!.. О боги, ведающие судьбы! Неужто и впрямь прилетел он со звезд в огненной крепости?!»
Девушка выглянула из избы. Вечерняя заря пылала. Где-то в вышине, в этих золотых и алых облачных дворцах, живут боги: великий громовержец Род, старая-престарая Подага, розоволикая Зимцерла, Тур, Чернобог, Лада… Множество их – больше чем дней в году. И теперь к их сонму прибавился еще один!
Там, в своей диковинной избе, он подарил Зорянке одно из наливных яблочек, в кои запрятаны чудесные земли. Вот бы сейчас крутануть то яблочко по столу, чтоб дедкино жилище наполнили сородичи Лиховида! А вдруг снова удастся увидеть глаза его небесной синевы?..
– Пора, внука, – раздался тихий голос Атея, и Зорянка вздрогнула.
Пора, да. Дед уже изготовился в путь. В руках посох – вот и вся справа. А Зорянке и вовсе ничего не нужно: иди рядом да примечай, примечай за дедом.
Она поискала глазами, куда спрятать заветное яблоко.
– Домовушке отдай, – посоветовал дед. – Он схоронит.
Зорянка не решилась сказать, откуда яблочко. А вдруг окажется, что Атей и про это знает? Страшно такого всеведения!
Домовушка выпаивал теплым молоком занемогшего козленка. Поднял к Зорянке свое поросшее седым волосом доброе лицо, успокоил улыбкой: не бойся, мол, сберегу твою забаву.
Голоса его Зорянка сроду не слышала, но дед как-то умел с ним объясниться. Приблудился Домовушка неведомо откуда: человек не человек, зверушка не зверушка, он походил чем-то на Шишка и Подкустовника, только имел сивую бороду, а не зеленую и, не умел увеличиваться в росте, был всегда мал. словно обрубок или кряж.
Домовушка прижился у Атея, помогал в немудрящем хозяйстве. С тех пор, как он появился, хлопот Зорянке поубавилось. Работа в мягких руках Домовушки горела, во всем была спорина, а уж чистоту блюл он такую, что обиженные пауки и тараканы запечные вовсе ушли прочь. Зорянку Домовушка жаловал и привечал, как и она его. Поэтому сейчас она с легким сердцем отдала ему заветное яблочко и вышла вслед за дедом в гаснущие сумерки.
Едва отошли от избенки и ветви деревьев сомкнулись над ними, как настала ночь. Там, и вышине, небо было чисто и светло, все в звездах, а здесь, в шатре лесном, царила тьма, и всякое дерево пело во мраке на свой голос.
Заунывно скрипели сосны да ели – столь надсадно, что у Зорянки саднило, ныло сердце. Как ни любила она лес, ночные стоны сосен ужасали ее. Чувствовала себя крошечной, жалкой, одинокой, а ночь была бесконечной, непобедимой, в ней отворялись мрачные, темные бездны…
А может, природа лишь отзывалась, словно эхо – или некое живое существо, – на то смятение, кое царило в душе Зорянки?..
Она цеплялась за деда, а тот все шел и шел, не ведая ни страха, ни устали, и его посох слабо мерцал во тьме.
Но вот наконец они перевалили угор, пройдя бор насквозь, и слух наполнился ровным, широким гулом – это шумели под ветром березы и дубы. Зорянка облегченно перевела дух и осмелилась спросить деда, скоро ли дойдут до места.
Но не успел он ответить, как его посох засветился, загорелся, словно жаркий уголь, и, вырвавшись из старческой длани, ткнулся в землю с такой силой, что она отозвалась протяжным звоном.
Посох светился так ярко, что рассеивал тьму, и Зорянка разглядела, как выбиваются струи воды из бездны земной.
Она присела и, зачерпнув воды ладошкой, пригубила.
Вода, чудилось, хранила в себе память обо всех глубинах, из коих она изверглась, запах и привкус древесных корней и рудных жил, пронзавших земную толщу. Губы Зорянки стыли от холода, душу ее леденил священный страх.
Этот посох… Посох Атея – наследство далеких прадедов, которые испокон веков находили с его помощью целебные источники и рудные залежи. На разработки приходили из-за дальних далей молчаливые, угрюмые жители гор, рудокопы, и взамен приносили неврам, лесным жителям, железные наконечники для стрел и копий, топоры, кирки, самоцветные камни. Целебную воду кочевники, которые поклонялись великой Табити, увозили в бурдюках куда-то далеко, может быть, на край света, а оттуда приводили выносливых коней, привозили богатые ткани, соль и всякий ходовой товар.