Спас Ярое Око
Шрифт:
— А это? — Гриша показал в ответ Вознесение.
— Ординар! — отмахнулся Бегун. — Я десять таких тебе достану… Гриша! Ты глянь! — тут же повернулся он с новой доской. — «Спас Мокрые Власы»! Нет, ты глянь — светится! Ей-богу, светится!
— Да куда еще? Уже пять, — указал Переславский на отставленные иконы.
— А шестая не проскочит?
— По разнарядке пять: три восемнадцатого, две семнашки.
— Эх-х… — Бегун с сожалением оглядел отобранные доски, помедлил, и, как от сердца отрывая, убрал «Мокрые Власы» обратно на стеллаж.
Между тем епархия сцепилась с Третьяковкой. Они одновременно схватили новгородскую Богоматерь и теперь ожесточенно рвали
— Я первая увидела!
— Нет, мы первые взяли!
— Я хотела взять, вы меня оттолкнули! Другим проповеди читаете, а тут толкаетесь! Я женщина, в конце концов, могли бы уступить!
— Возьмите другую!
— Сами возьмите!
— Место иконы в храме! Все растащили по запасникам, семьдесят лет таскали, и здесь лучшее хватаете!
— У нас ее люди увидят!
— Это намоленная икона, на ней благодать Божья!
— Вы ее продадите вместе с благодатью, чтоб зарплату себе платить!
— Даже если продадим — это угодней Богу, чем у вас будет висеть!
И те и другие взывали к Пинчеру о справедливости. Тот не вмешивался ни в отбор досок, ни в конфликты, молча стоял в стороне, с иронической усмешкой наблюдая за сварой.
Бегун под шумок повернулся к другому стеллажу, вытащил верхнюю доску — и чуть слышно присвистнул. Даже если ошибиться лет на сто — никак не позже шестнадцатого века подписная Троица, вещь не просто редкая — уникальная. Бегун быстро оглянулся — остальные были заняты скандалом, грозящим перейти в рукопашную. Троица была примерно одного размера с уже отобранным Спасом. Бегун незаметно отодрал от обеих досок клейкие ленты с номерами и поменял местами. И тут же на его пальцы легла жесткая рука. Еще мгновение назад скучавший поодаль Пинчер ласково улыбался ему, глядя в упор ледяными глазами.
— А теперь сделай, как было, — негромко приказал он. — И запомни: коза щиплет травку там, где ее привяжут. Французская пословица…
Когда были заполнены необходимые документы, он проводил нагруженных досками посетителей до дверей хранилища — святые отцы и третьяковки доругивались на ходу — и вызвал сопровождающего.
— А вашего консультанта я задержу на пять минут, — неожиданно сказал он Грише. — Мне тут тоже совет нужен.
Они вернулись с Бегуном под гулкие своды хранилища.
— Извините, Иван Афанасьевич, — виновато развел руками Бегун. — Сам не знаю, как это я… Бес попутал…
— Тут многих бес путает, — отмахнулся Пинчер. — У меня новые поступления — помоги атрибутировать.
— О чем разговор, Иван Афанасьевич! Для вас лично и для родного ЧК — в любое время дня и ночи… — Бегун осекся, потому что Пинчер начал выставлять со стеллажа иконы из дипкурьерского фургона.
— Ну? — Пинчер, улыбаясь, внимательно смотрел ему в глаза.
— Святой Георгий Победоносец со змием… Третья четверть семнадцатого века. Москва… — медленно начал Бегун. — Богоматерь с младенцем. Рубеж восемнадцатого…
— Удивил ты меня, Беглов, — со вздохом перебил его Пинчер. — Я ведь тебя уважал… По долгу службы гонял и посадил бы тогда, если б смог, — но уважал. Ты один с фарцовой шушерой не вязался, доски на китайские презервативы вразвес не менял. Ходил себе по деревням, не украл ни разу, бабок не обманывал. В каждом деле есть художники… И вдруг — контрабанда…
— Я же сказал — тут недоразумение… — промямлил Бегун.
— Да ты не волнуйся. Я ведь уже не следователь… И Шмидт тебя не назвал как соучастника… пока…
— Я не знаю никакого Шмидта…
— Ну разумеется, — понимающе кивнул Пинчер. — Но я не о том. Просто удивил ты меня… — Он отправил доски на место и кивнул — Пойдем.
Бегун поплелся за ним. Он не понимал, к чему Пинчер устроил этот вернисаж и главное — удастся ли выйти на свет Божий или, не поднимая на поверхность, его подземным лабиринтом отправят в камеру.
Пинчер остановился в хранилище драгоценностей, выбрал из громадной связки ключ и открыл сейф. Достал из серебряного кубка початую бутылку коньяка. Огляделся, выбирая достойную посуду, и протянул Бегуну высокий золотой бокал, оплетенный по кругу виноградной лозой из рубинов и изумрудов. Второй такой же взял себе.
— Фаберже, — сказал он. — Подарок Николая императрице к последнему Рождеству. Бесценные вещицы.
— У кого конфисковали?
— Меньше знаешь — дольше живешь, — ответил Пинчер. — Ну, со свиданьицем.
Они выпили под глухими каменными сводами.
— Удивил… — опять покачал головой Пинчер. — Разбогатеть решил? Или с деньгами приперло?.. Ходить перестал?
— Всю осень ходил, — сказал Бегун. — Нет ничего. Вычистили всю Россию…
— Это ты зря, Беглов. Россия неисчерпаема… Просто все почему-то думают, что Россия — вот посюда, — рядом стояла чужеродная в этой сокровищнице, аляповатая, но довольно точная карта Союза из полудрагоценного камня с золотой надписью «Дорогому Леониду Ильичу от имярек» — и Пинчер провел рукой по яшмовому Уральскому хребту — А Россия — вот она, — он двинул руку дальше, по малахитовым лесным просторам. — Сибирь! Дремучая. Нечесаная…
Бегун молчал, он не понимал, куда клонит Пинчер. А тот снова разлил коньяк по императорским бокалам.
— В гражданскую здесь ходил отряд ЧК, по Указу от 22 февраля восемнадцатого года. Знаешь такой Указ?
— О конфискации церковных ценностей?
— Вот именно… Письмом тогда никто не интересовался, брали только серебряные оклады, золото. Ну а в революционном порыве иногда перегибали палку: кресты сшибали, иконами печь топили… Командовал отрядом мой дед — Пинчук Иван Лукич. Меня в его честь Иваном назвали… Летом восемнадцатого он пришел в село Белоозеро. Вот сюда, — Пинчер указал точку за голубым амазонитовым Байкалом, в верховьях топазного Витима. — Говорят, богатый там храм был, хоть и в глуши. С чудотворной иконой. Местный Иерусалим. На праздники богомольцы за двести верст туда шли… А потом отряд исчез. Бесследно. Со всем конфискованным грузом. И село исчезло. То есть избы остались — люди исчезли… Скорее всего, белозерцы отбили свои святыни обратно и ушли в тайгу. Народ там крутой, белке за сто шагов пулю в глаз кладут…
— Послали бы экспедицию.
— Были экспедиции. Пустое дело… Там не экспедиция нужна, а хороший ходок, который и разговорит, и выпьет, и за вечер лучшим другом станет… Не могут же они восемьдесят лет в тайге сидеть. Должны у них быть какие-то контакты с большим миром… Вот ты и пойдешь.
Бегун отпил еще глоток, затягивая время, недоверчиво поглядывая на Пинчера.
— А вам это зачем? — наконец спросил он.
— А я, Беглов, за сорок лет своей собачьей службы — ты ведь меня Пинчером звали, а? — заработал только кипу грамот, которыми даже в сортире не подотрешься: бумага жесткая, и пенсию: с голода не сдохнешь, но и досыта не наешься. А кого я гонял, те на «мерседесах» катаются. Обидно, Беглов!.. Привезешь доски — поделишься со стариком. Я много не возьму — всего-то процентов девяносто, — Пинчер невинно развел руками: такая, право, малость. — Заодно и про деда узнаешь. Хоть могила где?.. Да и тебе лучше будет исчезнуть на какое-то время. И Рубля возьми. Он ходок еще тот, но пусть глаза не мозолит в Москве…