Спасал ли он жизни? Откровенная история хирурга, карьеру которого перечеркнул один несправедливый приговор
Шрифт:
Суббота, 22 октября 2011 года, 09:00
Прошло четыре недели с момента допроса в полиции. Я собирался ехать на обход в больницу Илинг, как вдруг в дверь позвонили. Кэтрин была в магазине. Я был дома один и все еще в халате. Я открыл дверь, ожидая увидеть почтальона, – иногда он доставлял почту в это время по субботам.
– Вы Дэвид Селлу?
Красиво одетая женщина лет сорока сунула мне в лицо диктофон.
– Эм, да.
– «Санди Миррор». Мне сообщили, что вас допрашивали в полиции в связи с подозрением в непреднамеренном убийстве. Я бы хотела, чтобы вы это прокомментировали.
Я в ужасе уставился на нее.
Меня охватили ярость и недоумение. Откуда она узнала о деле, кто дал ей мой адрес? Какое
– Я не желаю обсуждать с вами ни это дело, ни что-либо еще, – сказал я, прежде чем захлопнуть дверь перед ее лицом и закрыться на ключ.
– Насколько я поняла, вы не желаете давать комментарии? – крикнула она напоследок.
Я дошел до гостиной и рухнул на диван. Через час, находясь в полном оцепенении, посмотрел на часы в попытке осознать важность произошедшего. Будучи не в состоянии поехать в больницу с утра, я отложил обход до обеда.
В воскресенье в «Санди Миррор» вышла статья – в ней сообщалось, что меня допрашивали в полиции, подозревая в непреднамеренном убийстве.
Не было ли это связано с тем, что запись моего допроса и все показания свидетелей по делу были переданы в Королевскую прокурорскую службу всего два дня назад?
Кто-то передавал конфиденциальную информацию прессе…
Казалось, что ни у кого нет никакой информации и никто не может дать совет или хотя бы подбодрить. Даже юристы не знали, чего ждать. В это тяжелое время меня очень поддерживали близкие. Дети старались приезжать чаще и советовали оставаться сильными. Кэтрин приглашала меня на долгие прогулки, следила за тем, чтобы я хорошо питался и достаточно спал.
Никто из коллег не понимал, насколько я травмирован. Возможно, следовало на какое-то время уйти с работы, но я знал, что буду постоянно переживать об исходе дела, поэтому продолжал работать. Приступая к серьезной операции, я гадал, что будет, если вдруг что-то пойдет не так, ведь от этого не застрахованы даже самые умелые хирурги. Теперь для этого было особенно неподходящее время.
Если у пациента будут осложнения, будет ли это использовано против меня?
Я прочитал, что врачи, переживающие расследование Генерального медицинского совета, часто совершают суицид. Очевидно, что те, за кем следит еще и полиция, особенно уязвимы.
У меня никогда не возникало желания покончить с собой: я знал, что близкие этого не вынесут, но прекрасно понимал, насколько сильное давление постегивало к этому других врачей.
Я обратился за помощью к коллеге, клиническому психологу-консультанту, который был невероятно добр ко мне. Он научил меня упражнениям для расслабления и рассказал, как правильно настроить себя на тревожные месяцы, ожидавшие меня впереди. Чтобы сократить травматический стресс, следовало не пытаться забыть о проблемах, а думать о них по чуть-чуть. Проще сказать, чем сделать. Я не мог перестать думать о событиях, последовавших за смертью пациента, полицейских допросах и отстранении от работы в больнице имени Клементины Черчилль после нескольких лет практики без нареканий.
Июль 2012 года
Мне позвонила солиситор и сообщила, что Королевская прокурорская служба изучила все доказательства, полученные в ходе масштабного расследования, и попросила полицию вынести вердикт. Она предупредила, что, если на этом этапе предъявят обвинение, меня могут арестовать. Она не знала, смогут ли меня выпустить под залог или же придется оставаться под стражей. Медицинский директор больницы Илинг заранее сообщил, что если будет предъявлено обвинение, то у них не останется другого выхода, кроме как отстранить меня от работы до решения суда.
В назначенный день мы с женой, двумя детьми и солиситором снова приехали в полицейский участок Хэрроу. Солиситором была белая женщина около 60 лет с короткими светлыми волосами. Когда нас вели по тускло освещенному коридору мимо грязных камер, я посмотрел на солиситора и по выражению ее лица понял, что следует ожидать худшего. Нас встретили младший детектив и его старшая по званию коллега. Их язык тела, молчание и подход к делу свидетельствовали о том, что они совершенно не беспокоились о моих чувствах и психологическом благополучии. Меня всегда учили избегать такого поведения, когда нужно сообщить пациенту плохие новости. Мне сообщили без преамбулы: «Королевская прокурорская служба доверила предъявить вам обвинение в непреднамеренном убийстве, совершенном 14 февраля 2010 года, и даче заведомо ложных показаний в коронерском суде 18 октября 2010 года». «Вам не нужно ничего говорить…» – сказал мужчина-офицер совершенно без эмоций.
Я посмотрел на солиситора, пытаясь понять, что делать, и она дала знак ничего не говорить.
– Мистера Селлу арестуют? – спросила она.
– Нет, но ему необходимо явиться в Магистратский суд Хэндона для предъявления формального обвинения. Пока мы не принимаем никаких мер, но если он не явится в суд или не выполнит одно из требований, мы придем и арестуем его, – сказала старший детектив.
Ничто не могло подготовить меня к этому моменту. В 1991 году в Сьерра-Леоне разразилась жестокая гражданская война, продлившаяся 11 лет. К счастью, отец умер до ее начала, но мать и родственники оказались в эпицентре военных действий. Кто-то из них был убит, кто-то серьезно ранен. Функционирующей медицинской службы там не было. Им пришлось жить в бушленде [10] , чтобы спрятаться от воинствующих мародеров, которые убивали, калечили, насиловали и уничтожали собственность.
10
Бушленд (англ. bushland) – один из наиболее характерных типов растительности Восточной и Южной Африки. Напоминает кустарниковую саванну или саванну с отдельно стоящими низкими деревцами. – Прим. ред.
Я старался высылать им деньги, чтобы немного облегчить физические страдания, но с их психологическими шрамами ничего поделать не мог. Из-за своей беспомощности и чувства вины многие годы я испытывал посттравматический стресс.
Моя мать умерла вскоре после окончания войны от инсульта, и родственники считали это результатом психологической травмы, которую она получила.
Преодолев эти и другие сложности в жизни, я не мог вспомнить ничего, что могло бы сравниться со стрессом, испытанным теперь. Мне сообщили, что максимальное наказание за непреднамеренное убийство – пожизненное заключение, а если бы меня признали виновным еще и в лжесвидетельстве, я вполне мог бы провести в тюрьме остаток своих дней.
Получив медицинское образование, я посвятил всего себя тяжелой работе, чтобы стать хорошим хирургом. Лучше всего мотивировала на это возможность помогать людям.
Некоторые мои пациенты возвращались и благодарили за то, что я спас им жизнь. Эти слова значили для меня очень многое, но ничто не могло компенсировать боль, которую я сейчас испытывал.
Медицинский директор больницы Илинг предупредил, что, если будет предъявлено обвинение, меня точно отстранят от работы, но означало ли это увольнение? Я так не думал. В конце концов, я еще не был обвинен в каком-либо преступлении. Я гадал, что будет с женой и детьми, если это все же произойдет? У нас была ипотека, нужно было оплачивать счета. Оказалось, мы очень многое принимали в жизни как должное. Наши дети все еще пытались твердо занять свое место на рынке труда, и мы старались поддерживать их не только финансово, но и психологически, поскольку они переживали непростые времена. Кто будет заботиться о них? Кто будет лечить моих пациентов в больнице Илинг? Меня давно отстранили от работы в частной больнице, и всем своим пациентам я разослал письма, где говорил, что могу перевести их к коллегам, если они этого хотят. Конечно, они имели полное право самостоятельно выбрать хирурга. Я пообещал, что вернусь, но в глубине души понимал, что вернуться в частную медицину будет сложно, даже если с меня снимут обвинения. За годы работы я многого добился, но теперь все рушилось.