Спасатель. Серые волки

Воронин Андрей Николаевич

В другое время Марта не упустила бы случая поймать его за язык и хорошенько пройтись по поводу сделанного признания: «Ах, ты давно не думал? А зря! Если бы думал, тебя не пришлось бы выцарапывать с нар. А если у самого думать не получается, хотя бы слушайся умных людей. Ты же знаешь, я плохого не посоветую…» Но Марта молчала, и Андрей даже не испытывал к ней благодарности за это молчание: в интересах дела она умела быть бестактной, но в данном случае это не требовалось, и она машинально, едва ли отдавая себе в этом отчет, соблюдала благородное правило драки, гласящее, что лежачего не бьют.

Именно таким – лежачим, сбитым с ног неожиданным и мощным ударом по сопатке, оглушенным и полностью

потерявшим ориентацию в пространстве – он себя в данный момент и ощущал. Он ненавидел себя и, как это ни странно, Французова, который никоим образом не был виноват в его личных неприятностях и даже, помнится, предупреждал, что они не за горами. Он ненавидел интеллигентный треп, которому они предавались, ненавидел замшелую историю о какомто убитом настоятеле монастыря, ненавидел эти аллегорические прозвища – Солдат, Мажор, Законник, Монах, – эту глупую детскую таинственность, эти дурацкие пароли, аргентинские фермы и домики в деревне. Но больше всего он ненавидел именно себя – люто, до тошноты и звона в ушах. Французов не успел назвать ему имена своих приятелей и этот чертов пароль, до которого Андрею не было никакого дела. А сам он не успел гораздо больше – в первую очередь вовремя оказаться на месте и заслонить собой Лизу. Он курил в охотку и трепался со знакомым санитаром на площадке пожарной лестницы, пока его любимую женщину убивали; когда ее хоронили, он сидел на нарах в СИЗО и общался с дураком следователем, который все норовил чтото ему инкриминировать и инкриминировал бы непременно, если бы знал что. Но он этого явно не знал и откровенно тянул время, то выпытывая, не было ли у них с Лизой пресловутых неприязненных отношений, то выспрашивая, сколько Французов обещал ему заплатить за принесенный с воли пистолет с глушителем.

– Личный мотив, – пробормотал он. – До чего же умная была сволочь! И ведь вроде не еврей…

– Что? – участливо, но с оттенком настороженности спросила Марта. – Ты это о ком?

– Да так, ни о ком. – Андрей хлебнул виски и, завинтив пробку, решительно сунул бутылку в бардачок. – Если ты действительно не торопишься, поверни, пожалуйста, направо. Вон там, на светофоре.

Марта молча выполнила его просьбу. Перекрутившись на сиденье винтом, Андрей поверх подголовника посмотрел назад. Черный с серебром «рейнджроверспорт» повторил маневр их «хонды». Это еще ни о чем не говорило, но эксперимент пока что был в самой что ни на есть начальной, зародышевой стадии.

– Еще раз направо, – скомандовал он.

– Там тупик, – проинформировала Марта.

Андрей на секунду задумался. Слежкой, если это действительно была она, дело могло не ограничиться; подставлять под пули еще и Марту он не хотел и потому сказал:

– Тогда на следующем перекрестке. Обогни квартал, сделай парочку петель – чем бессмысленнее, тем лучше.

– Ясно, – сказала Марта. – Во что ты опять влип?

– Я думал, ответ тебе известен, – сказал он.

Марта тяжело вздохнула, аккуратно поворачивая направо, в узкий, загроможденный припаркованными машинами боковой проезд. Черный «рейнджровер», не особенно скрываясь, повернул следом.

– Послушай, Липский, – сдержанно начала Марта, искоса поглядывая в зеркало заднего вида. – Я понимаю, что у тебя личная драма – поверь, я говорю это без тени иронии и действительно глубоко тебе сочувствую и соболезную. Но если бы ты знал, что мне пришлось выслушать, через что пройти изза этого твоего интервью…

– Именно изза него? – вклинившись в паузу, уточнил Андрей.

Марта сердито закусила губу. Будучи успешным, грамотным адвокатом, она хорошо знала, что терминология – мощное и притом обоюдоострое оружие.

– Лучше послушай ты, – сказал Андрей. Давешняя апатия вернулась, язык не хотел ворочаться,

но нужно было внести полную ясность, тем более что черный «рейнджровер» только что повторил за ними третий по счету бессмысленный маневр. – Я искренне благодарен тебе за помощь и столь же искренне прошу прощения за причиненные неудобства. Но столь же искренне, с полной откровенностью, я говорю тебе: это еще цветочки. Я никого не убивал и не грабил, я просто хотел взять интервью – которое, кстати, мне дали с большой охотой, даже с радостью. А знаешь, что мне было сказано в самом начале? Что я автоматически, просто переступив порог палаты, нажил себе большие неприятности. Я, дурак, не поверил, а он ведь не врал. И теперь я говорю тебе то же самое: взявшись мне помогать, ты автоматически разделила эти неприятности со мной. Можешь меня за это ненавидеть, можешь прямо сейчас вытолкать взашей из машины – от этого уже ничего не изменится. Вон они, прямо за кормой. Останови машину, выйди и попытайся заговорить им зубы, как в суде. Ну, давай, чего ты?

– Хамишь, парниша, – сквозь зубы заметила Марта, увеличивая скорость и попрежнему косясь в зеркало.

– Прости, – сказал Андрей. – Если называть вещи своими именами и описывать ситуацию, как она есть, значит хамить – тогда да, я таки хамлю. Но извиняюсь я не за хамство, а за то, что втянул тебя в эту поганую историю. Мне действительно очень жаль.

– Насколько? – коротко спросила Марта.

– Что, прости?.. Насколько мне жаль?

– Насколько, потвоему, серьезна ситуация?

– Предельно, – ответил Андрей. – Я бы даже сказал, беспредельно.

– Подробности?

– Ну, подробности… Оно тебе надо? Да и голова у меня сейчас, извини… Короче, если со мной чтонибудь случится, а тебе вдруг покажется, что этого мало… Словом, пойдешь в мою квартиру и… Помнишь, где я прятал подарки к Восьмому марта?

Златовласая богиня, повернув к нему словно высеченное из мрамора безвестным эллинским гением лицо, с невинным изумлением округлила прекрасные глаза. Всетаки она была прелесть – в первую очередь потому, что никогда не теряла чувства юмора, хотя нечасто его демонстрировала.

– Ну, будет, будет, – сказал ей Андрей, – сейчас не до этих игр. Давай по делу. Ты поняла, о чем я говорю?

– Да, – сказала Марта.

– Там диктофон с его рассказом. Если меня… ну, словом, если что, советую его просто выбросить. Там ни имен, ни доказательств – просто рассказ о том, как большие дяди, будучи несмышлеными малышами, наделали очень крупных глупостей. Можешь даже не слушать запись – ничего особенного, такого, с чем бы ты не сталкивалась в своей адвокатской практике, там нет. Обыкновенная уголовщина… Все настолько банально, что я даже не знаю, зачем тебе это рассказываю.

Он знал, зачем это рассказывает. Помимо диктофона, в старом тайнике лежала многократно сложенная бумажка с гербовыми печатями. Ему казалось, что он сумел сложить два и два и коечто понять, и он верил: то, о чем сумел догадаться он, Марта поймет сразу. А поняв, сделает то, что необходимо сделать.

Ему захотелось еще разок хлебнуть из бутылки, но он сказал себе: стоп, сначала выйди из этой машины, а потом делай, что заблагорассудится.

Его неожиданно со страшной, непреодолимой силой швырнуло на дверцу: не включив указателя поворота и даже не подумав притормозить, Марта круто, под прямым углом, повернула налево из крайнего правого ряда. На светофоре при этом горел красный свет; мимо, злобно воя клаксоном, пулей пронеслась какаято иномарка; сзади послышался пушечный удар, лязг, металлический дребезг и звон бьющегося стекла, и, посмотрев туда, Андрей увидел косо замерший посреди перекрестка «рейнджровер», слившийся в страстном зубодробительном поцелуе с грузовой «ГАЗелью».