Спасатель. Жди меня, и я вернусь
Шрифт:
Вспомнив о побежденных врагах, Женька поскучнел. Чтобы добраться до острова и посмотреть, что такое на самом деле Крысиная Нора, нужно было спуститься в шлюпку – то есть для начала опять покинуть мостик и вернуться на палубу. А для этого, в свою очередь, требовалось опять, уже в который раз, перешагнуть через то, что лежало у подножия трапа.
Это была уже не детская шалость и не маленькая, простительная оплошность. Откровенно говоря, Женька даже не знал, что ему обо всем этом думать и как с этим жить. И никакие оправдания наподобие того, что он действовал по необходимости, тут
А вышло это опять как бы само собой, без его участия и уж точно не по его инициативе. Он как раз вывел траулер из бухты, отошел подальше от берега, чтобы ненароком не напороться на подводные камни, и, развернув суденышко на юг, повел его вдоль береговой линии в направлении Якорной Банки. События последнего получаса были таковы, что каждое последующее решительно вытесняло из памяти предыдущие – по крайней мере, временно, до тех пор, пока не минует смертельная угроза и успокоившийся мозг не расставит воспоминания в хронологическом порядке, каждое на свое, причитающееся ему место. Короче говоря, к тому моменту, когда траулер обогнул южный мыс, окончательно уйдя с линии автоматного огня, Женька Соколкин напрочь позабыл о запертом в жилых отсеках судна вахтенном матросе. А впрочем, если бы и помнил – что бы от этого изменилось?
О том, что на судне он не один, Женька вспомнил, услышав глухой шум и короткое непечатное ругательство, послышавшиеся со стороны ведущего на мостик трапа. Бросив штурвал, он схватился за автомат и выскочил из рубки. Матрос преодолел почти половину подъема; он стоял на трапе согнувшись и одной рукой держался за перила, а другой потирал ушибленное о железную ступеньку колено. Вид у него был заспанный и взъерошенный; он явно не понимал, что происходит, и был полон решимости в этом разобраться. На бедре у него прямо как у ковбоя с Дикого Запада висела на дополнительном ремне кожаная кобура с пистолетом, и, увидев этот, с позволения сказать, аксессуар, Женька взял автомат на изготовку.
Матрос поднял голову. При виде стоящего на мостике подростка с «Калашниковым» наперевес на его красной от выпитой водки физиономии отобразилось искреннее изумление.
– А ты что за фрукт? – сипло поинтересовался он. – Ну-ка, отдай ствол! У штурвала кто?
– Конь в пальто, – призвав на помощь всю свою наглость, сообщил Женька. – А ну, двигай в каюту!
Задрав голову, матрос посмотрел на пустую рубку, потом перевел взгляд на маячащий на некотором удалении берег, быстро глянул на солнце и снова уставился на Женьку.
– Ты чего творишь, сопля зеленая? Мазута ты береговая, крысеныш сухопутный! Я тебе сейчас ноги вырву и другим концом в ж… вставлю!
Он шагнул вперед с явным намерением осуществить свою угрозу. Подняв ствол автомата повыше, Женька дал короткую очередь. Вахтенный отпрянул, схватившись за клапан кобуры.
– Даже не думай, – сказал ободренный трусостью противника Женька. – Ствол на палубу, живо!
И поскольку матрос не спешил подчиниться,
– Кобуру не трогай, – сказал ему Женька. – Ремень расстегни, и все.
Матрос посмотрел на него с явным сомнением, как будто прикидывая, стоит ли принимать всерьез слова подростка – или, как он выразился, сопли зеленой и сухопутного крысеныша. Женька сделал требовательное движение стволом автомата, и храбрый покоритель морских просторов с видимой неохотой взялся за пряжку широкого офицерского ремня, на котором висела кобура. Он возился с ней мучительно долго, как будто там что-то заело, не сводя с Женьки недоброго, настороженного взгляда, а потом сделал то, чего делать не следовало: шагнул вперед – раз и еще раз, – сократив разделявшее их расстояние на целых две ступеньки.
– Назад! – испуганно крикнул Женька и дал еще одну очередь в воздух. – Застрелю!
– А ты попробуй, – предложил вахтенный и поднялся еще на одну ступеньку. В его голосе появилась нехорошая вкрадчивость, глаза сощурились, а на лице проступило явное пренебрежение. – Попробуй, огрызок. Думаешь, это так просто?
Женька опять пальнул в воздух и направил курящийся ленивым синеватым дымком автомат вахтенному в грудь. Пожав плечами, тот расстегнул наконец ремень и разжал пальцы. Пряжка звякнула о стальную ступеньку трапа, и увлекаемый тяжестью кобуры ремень скрылся из вида, свалившись на палубу.
– Доволен? – спросил матрос и снова шагнул вперед. – Что дальше, гражданин начальник?
– Я сказал: марш в каюту! – скомандовал Женька.
Голос предательски дрогнул: Соколкин до смерти боялся, что вахтенный его не послушается. И что тогда: стрелять? Теперь, когда дошло до дела, Женька со всей прямотой и ответственностью мог бы признаться, что не готов к столь крутым и решительным мерам, как убийство. Ну, не готов, и все тут! Не учили его этому в школе, и дома тоже не учили – может, и зря.
– В которую прикажете? – с шутовской вежливостью осведомился морячок.
Он уже откровенно издевался, как будто точно знал, что Женька в него не выстрелит. Хуже того: он снова двинулся вперед, одним махом преодолев целых две ступеньки.
Отпрянув, Женька надавил на спусковой крючок – не нажал, а именно надавил, как давят от испуга, слишком сильно и чересчур надолго. Но длинной очереди, которая должна была стать следствием этого судорожного движения, не последовало: автомат коротко бахнул, после чего послышался сухой металлический щелчок бойка, опустившегося на пустой патронник.
Вахтенный был уже на верхней ступеньке трапа. Он победоносно ухмылялся, разводя в стороны руки, как делают взрослые, в шутку пугая малышню: а вот я вас сейчас поймаю! Поймаю и съем, и даже косточек не выплюну…
Женька суетливо передернул затвор. О своей способности или неспособности убить человека он больше не думал: этого пьяного шутника нужно было остановить во что бы то ни стало, пока шутка не зашла слишком далеко.
– Стой, стреляю! – срывающимся голосом выкрикнул он последнее предупреждение и спустил курок.