Спасение
Шрифт:
Сделав успокаивающий вдох, расправила плечи и двинулась вперед.
Я вошла на кухню, стараясь выглядеть расслабленной и непринужденной, будто парни зависали у меня все время, и я не чувствовала себя идиоткой в футболке «Доджерс».
Эдди сидел за столом. К джинсам он надел обтягивающую красную футболку, и перед ним стояла кружка кофе. Когда я вошла, он посмотрел на меня, его глаза скользнули по мне, и я увидела, как у него на щеке появилась ямочка. Я не знала, что с этим делать, но решила считать это хорошим знаком.
Затем заговорила мама, и мое внимание
— Привет, куколка. Не волнуйся, мы с Эдди познакомились. Я готовлю ему яичницу. — Она одарила Эдди одной из своих великолепных улыбок, затем ее глаза снова обратились ко мне. — Хочешь кофе?
Мама стояла у кухонной стойки, ее инвалидное кресло — у стола. Она надела сиреневое платье-рубашку с вышитыми персиковыми цветами на v-образном вырезе. По сути, это было современное муу-муу (прим.: муу-муу (гав. mu‘umu‘u) — одежда гавайского происхождения свободного покроя, свисающая с плеч. Как и гавайские рубашки, муу-муу, идущие на экспорт, часто ярко окрашены и имеют цветочный орнамент традиционных полинезийских мотивов. Муу-муу местных жителей имеют более сдержанные тона). Его было легко надеть, потому что, если встать, гравитация сделает большую часть работы, и оно было эластичным, так что мама могла просунуть в рукав поврежденную руку. Платье было простым и неэлегантным, но цвет смотрелся на ней потрясающе.
— Спасибо, мама. Через секунду.
Мои мозговые клеточки пришли в движение, и меня начало охватывать беспокойство.
Повернувшись к Эдди, я сказала:
— Могу я поговорить с тобой минутку?
Я не стала дожидаться его ответа, просто развернулась и вышла в гостиную. Я слышала, как он последовал за мной.
Для разговора нам нужно было где-нибудь уединиться, и я огляделась. Гостиная не годилась, мама услышала бы (и она наверняка стала бы подслушивать). Столовая была частью гостиной, а в мамину спальню Эдди я отвести не могла.
Глубоко вздохнув, я повела его в свою комнату.
Она была скучной. Моя старая квартира являлась частью большого викторианского особняка, который десятилетия назад разделили на квартиры. Комнаты со странной планировкой, деревянные полы, и я максимально использовала пространство, украшая его забавными маленькими безделушками, рождественскими гирляндами, покрытыми цветами, и тому подобными вещичками. У меня не хватило времени сделать наше новое жилье веселым, не только свою комнату, но и всю квартиру, все мои старые вещи по-прежнему лежали в коробках, рассованным по углам. Здесь было скучно и угнетающе, и, глядя на комнату глазами Эдди, мне стало неловко.
Он прошел за мной в комнату и даже не осмотрелся. Он наблюдал за мной.
— Не мог бы ты закрыть дверь, пожалуйста?
Он сделал, как я просила, и когда повернулся ко мне, я начала:
— Слушай, Эдди, мама не знает, что папа в городе, и я не хочу, чтобы она знала. Они не ладят, и это расстроит ее. На самом деле, я не хочу, чтобы она узнала хоть что-то из того, что происходит. Восемь месяцев назад у нее случился инсульт, и я не хочу, чтобы она беспокоилась. Узнай она обо всем, стала бы ужасно волноваться,
Я ждала его возражений, что он скажет мне, что я неправа или несправедлива, или что должна предупредить ее, или как-то не согласится со мной, но вместо этого он сказал:
— Ладно.
Я моргнула, глядя на него.
— Ладно? — переспросила я.
— Да, ладно, — повторил он.
Я уставилась на него.
Он выглядел гораздо более бодрым, его волосы все еще были взъерошены, но ему шло (чрезвычайно), и он внимательно наблюдал за мной.
— И это все? — уточнила я.
— Нет, — ответил он.
Так я и знала. Что же, поехали.
— Хорошо, что еще?
Он шагнул ко мне, притянул в свои объятия и поцеловал. Это был серьезный поцелуй, с языком, на этот раз никакого легкого прикосновения к губам и никакой необходимости в повторении.
Это было восхитительно.
Когда поцелуй закончился, и Эдди начал поднимать голову, я запустила пальцы в его волосы, одновременно приподнялась на цыпочки, и мои губы последовали за его губами. И плевать, казалось ли это нуждающимся или жадным, все, что я знала, это то, что я хотела большего.
Он издал звук, очень похожий на стон, снова ответил на поцелуй, и, не отрываясь от моих губ, стал теснить меня назад. Он развернулся, мы упали на кровать: он на спину, а я на него сверху. Мы подпрыгнули на матрасе, наши губы разомкнулись, и я уже собиралась что-нибудь сказать, пытаясь пробиться сквозь Дурман Эдди, когда он перевернул меня на спину и навалился сверху.
Он не дурачился, не играл, все было серьезно. Мы целовались и щупали друг друга: сплошные губы, языки и руки. Невероятно фантастично. Все это куда-то вело, и я хотела туда попасть. Очень хотела.
Внезапно он оторвался от моих губ и прижал мое лицо к своей шее.
— Эдди? — прошептала я, прижимаясь к его коже, смущенная быстрой переменой, и мне это не понравилось (совсем).
— Твоя мама. Моя яичница, — вот и все, что он сказал.
Проклятие! Я совершенно и бесповоротно забыла об этом.
Более того, если бы я продолжила в том же духе, то снова опоздала бы к Инди.
Худшая дочь в мире и худший работник во вселенной. Если не разберусь со всем этим в ближайшее время, то останусь без обеих работ, и мы с мамой будем жить на улице, поедая пальцами кошачий корм из банок.
Я дернулась, спрыгивая с кровати, но Эдди схватил меня за футболку и дернул назад.
— Притормози, Chiquita, — остановил он, пол из-под моих ног ушел, и я приземлилась ему на колени.
Я посмотрела на него и полуистерично пробормотала:
— Мне нужно идти. Принять душ. Собираться на работу, а после работы я должна найти папу и разобраться с этим бардаком.
Я отталкивала его, чтобы встать, и мы устроили подобие поединка шлепками (ну, я шлепала Эдди, а он больше контролировал и защищался). Наконец, он схватил меня за запястья и зажал их между нашими телами.