Спасенная с «Титаника»
Шрифт:
– Я еще не закончила работу над ним. Так что вы делали до войны?
– Учился в университете. Колледж Святой Троицы в Кембридже. Записался добровольцем сразу, как узнал о войне. Вам бы понравились многие вещицы у нас дома. Мой отец вроде как коллекционер. А я больше люблю музыку – классическую, джаз… – Энтони бросил взгляд на запястье. – Пожалуй, нам пора. Не беспокойтесь за нее, мистер Смит.
– Меня зовут Селвин Форестер. Как я уже говорил, Элла, к сожалению, мне не родня, однако я все равно считаю своим долгом проверять, кто ходит к ней в гости, – засмеялся Селвин. – Приятного вечера, и не переживай
Их усадили за столик в уголке ресторана, располагавшегося на старом постоялом дворе. В меню значилось всего два блюда. Энтони заказал вино и угостил Эллу сигаретой из золотого портсигара.
– Еще дедушкин. Я считаю его своим талисманом.
От сигареты Элла отказалась; курение ее не привлекало. Что она здесь делает? У них ведь ничего общего. Энтони – совсем мальчишка, моложе ее лет на пять, а она все равно нервничает, как ученица в новой школе. Господи, да о чем же с ним говорить?
– Расскажите о себе, – начала она, надеясь вытащить собеседника на откровенность.
– Боюсь, рассказывать особо нечего. Энтони Джайлс Клермонт Харкорт, – представился он и на секунду умолк. – Больше похоже на прозвище, да? Мои родители живут посреди старой груды камней недалеко от Терска. Я – единственный сын, к тому же приемный, поэтому на самом деле не знаю, кто я и откуда. – Энтони поднял глаза, ожидая увидеть в глазах Эллы жалость, однако та лишь изумленно покачала головой.
– Какое совпадение, я тоже. Ну, вроде того, – ответила она и впервые озвучила часть необычной истории о путешествии Мэй Смит на «Титанике» и их дружбе с Селестой Форестер, опустив тот факт, что ее собственное происхождение никому не известно. – И почему я все это тебе рассказываю? – выдохнула Элла, глядя в ясные серо-зеленые глаза Энтони. Как только эти слова слетели с губ, ей отчего-то захотелось плакать.
– Сама знаешь почему, – улыбнулся он и накрыл ладонь Эллы своей рукой. – Иначе нельзя, мы одинаковые, два сапога пара. Как думаешь, почему из всех полей в Англии я приземлился именно на твое? Почему ты гуляла с собакой как раз в тот момент, когда упал наш самолет? Почему наши истории так похожи? Я никогда не расспрашивал о моих настоящих родителях. Мог бы найти их, но не хотел. Я признаю только Тома и Сибил, только их люблю как отца и мать. Мне больше ничего не нужно знать… У тебя все иначе. Спасенная с «Титаника»… Я знавал одного-двух таких, только постарше. С этим пароходом утонул сын наших соседей, единственный наследник.
– Ты – первый человек за исключением моей семьи, кому я это рассказываю, – промолвила Элла и залилась краской.
– Посмотри на меня. Разве ты не чувствуешь, что все так и должно было случиться?
– Чушь из бульварных романов! Я не верю в эти глупости.
Элла сознавала, что разговор заходит слишком далеко, становится чересчур серьезным, и все же не отнимала руку. Энтони же ее сопротивление ничуть не смущало.
– Если война нас чему-то и учит, то это умению ловить момент. На моих глазах отличные парни гибли в тренировочных полетах, даже не успев начать жить. На войне взрослеешь быстро. Я с благодарностью встречаю каждый новый день. А сегодня случилось нечто необыкновенное. В обычном полете вдруг отказал мотор… Мы запросто могли сыграть в ящик, но под нами вдруг нарисовалось это ровное поле, и мне, что называется, удалось спасти представление. А потом появляешься ты – вся такая, словно с киноэкрана. Наша встреча была предначертана судьбой на небесах. Кстати, о звездах: по гороскопу я – Рыбы, водный знак. По крайней мере, так мне сказали.
Во время затянувшегося ужина остатки неловкости рассеялись; они беседовали и о страстном увлечении скульптурой Эллы, и о летчицкой карьере Энтони, о том, как война изменила мирную жизнь, о своих семьях и надеждах на будущее. Элла еще никогда не была столь откровенна с мужчиной. И пускай Энтони всего двадцать три, в его глазах сквозил жизненный опыт, и это делало его старше. Рядом с ним Элла казалась себе наивней и невинней. И как только она могла посчитать Энтони пустым и дерзким юнцом! Напускное легкомыслие – лишь способ защиты от всего, с чем ему приходится сталкиваться.
– Тебе уже завтра уезжать? – спросила она.
– Ну да, к шестнадцати ноль-ноль мы должны быть в расположении части. А что?
– Я бы хотела показать тебе наш собор, во время службы там чудесно поют. А потом ты бы мог у нас пообедать. Обещаю, рыбного пирога не будет, – хихикнула Элла. – В конце концов, ты ведь можешь больше и не попасть в Личфилд.
Энтони устремил на нее взор, от которого у Эллы в животе закрутился маленький вихрь.
– Я обязательно вернусь. Не шути со мной. Я тебя нашел и теперь уже никуда не отпущу.
Домой они ехали в молчании. С неба светила полная луна. Элла ощущала, как Энтони напрягался всем телом, когда бросал на нее взгляды. Сердце гулко стучало в груди, словно она хотела насладиться каждой секундой, проведенной рядом с ним. Запах кожаной обивки, сигаретного дыма и бензина смешивался с ароматом ее духов, и эта гремучая смесь кружила голову.
– Гляди, луна светит специально для бомбардировщиков, – вздохнул Энтони, задрав голову. – Кому-то сегодня сильно не повезет.
Он поцеловал Эллу в щеку. Она инстинктивно подставила ему губы… и не пожалела.
– Спокойной ночи, Энтони, – прошептала она, наконец оторвавшись от него. Что это, явь или сон?
– Боюсь, Золушкину тыкву придется вернуть, – улыбнулся он на прощание. – Завтра приду на своих двоих.
– Ничего не имею против. Доберемся до города через поля. Спасибо за чудесный вечер.
Рокот автомобильного двигателя давно растаял в тишине, а Элла все стояла, остро ощущая, что Энтони с нею нет. Она понимала, что это какое-то безрассудство, любовная лихорадка, однако ей еще никогда не было так хорошо и легко рядом с мужчиной. Сегодня ночью она не уснет – нельзя расплескать ни капли этого замечательного чувства.
Засунув ночную рубашку в рабочие штаны и надев сверху теплый свитер, Элла взяла фонарь с козырьком и направилась в мастерскую. Опустила светомаскировочные заслонки и начала рисовать при свете лампы, перенося на бумагу каждую черточку прекрасного лица Энтони: чуть-чуть оттопыренное ухо, завиток кудрявой челки на лбу, полные губы, нежные прикосновения которых еще горели на устах Эллы. Что происходит? Возможно ли, что один день переменил целую жизнь? Однако это случилось, и отныне ни один день не будет прежним.