Спасенная с «Титаника»
Шрифт:
Однажды утром, делая последние покупки к Рождеству, Селеста завернула в Музейный сад. Мэй порадовалась бы, узнав, что она зашла проведать памятник капитану Смиту. Неухоженная статуя являла собой печальное зрелище: обгажена птицами, едва видна в разросшемся кустарнике. Селеста вспомнила гордого, подтянутого капитана, когда тот прохаживался по палубе, зорким глазом наблюдая за экипажем и пассажирами. Как печально окончил он свои дни…
Селеста взглянула в резко очерченное лицо капитана Смита и обнаружила, что говорит с ним, словно он способен ее слышать: «Что мне делать
Статуя капитана пробудила в душе Селесты ворох воспоминаний о той ужасной ночи. Она поежилась, чувствуя себя глупо, – ну вот, стоит на холодном ветру и разговаривает с куском камня. «Я делаю это ради моей подруги Мэй, – промолвила она. – Мы называли друг друга «сестрами по «Титанику». Катастрофа связала нас навеки».
Про себя Селеста отметила, что на мемориальной табличке «Титаник» не упомянут; это название никто не хочет помнить, а Эдвард Джон Смит – капитан, чей многолетний добросовестный труд не снискал уважения. Пожалуй, Селесте стоит почтить его память – освежить скульптуру, взявшись за ведро и тряпку. Она обратила внимание на четко выделяющиеся буквы: «К. Скотт» – фамилию женщины-скульптора, точно воссоздавшей сходство с реальным человеком.
Мэй как-то рассказывала ей, что Элла вообразила себя дочерью одного из членов экспедиции капитана Скотта. «Представь, в какое положение она меня поставила! Мне пришлось объясняться с учительницей».
Да только ты рассказала не все, а лишь то, что от тебя ожидали услышать. Никто не усомнился в твоих словах, как и в твоем праве на этого ребенка. Я видела, что видела, и предположила то же, что остальные. Я всегда была на твоей стороне и теперь стала хранительницей тайны. Кто такая Элла? Есть ли на свете кто-то, кто знает о ней больше нас?
Глава 91
Италия, 1927 г
Сойдя на берег, Анджело поцеловал итальянскую землю. Неужели он вернулся в милую, старую Италию? Он проделал долгий путь от Марселя, но уже на палубе парохода почувствовал себя лучше, вдыхая бодрящий морской воздух и слушая оживленные разговоры пассажиров. На Анджело было добротное теплое пальто и шляпа – Кэтлин настояла на покупке обновок перед отъездом из Нью-Йорка. Не нужно считать его инвалидом, он просто едет домой и везет родне уйму подарков, фотографий и новостей.
Путешествие через океан прошло гладко, потом Анджело ехал на поезде, а потом, до самой фермы, на телеге – вверх по тропам, доступным только мулам. В золотых лучах тосканского солнца все казалось меньше и неторопливей, чем прежде. Теперь Анджело – городской житель, а не деревенский мальчишка. Он с трудом понимает местный диалект, на котором вырос, и все же невероятно счастлив вернуться к этим душистым холмам.
Старушка-мать упала в его объятия – маленькая, ссохшаяся, совсем непохожая на сильную, крепкую женщину, которая махала ему на прощание почти двадцать лет назад. Годы страданий избороздили ее некогда красивое лицо глубокими морщинами.
– Анджело, мальчик мой дорогой, дай взглянуть на тебя… Какой ты худой, какой бледный! Слава богу, я дожила до твоего возвращения. Ну, входи же, входи.
Анджело чувствовал себя почетным гостем: ему отвели комнату на верхнем этаже, постелили самый лучший матрас, а под кровать специально поставили a vaso da notte – ночную вазу, чтобы не нужно было спускаться в уборную.
Соседи взирали на Анджело с благоговейным страхом, точно на пришельца из иного мира, ощупывали его костюм и пальто, разевали рты в беззубых улыбках.
На стол подали суп – zuppa, пасту, сыр, домашнее вино, оливковое масло и великолепный castagnaccio – хлеб из каштановой муки. Еда источала прекрасный аромат свежести, рожденный солнцем и плодородной землей, и разительно отличалась от пищи из жестяных консервных банок, которые несколько месяцев ехали через океан.
Анджело растрогался, увидев, что все его письма и открытки прикреплены к стене, в уголке над алтарем, – драгоценные письма, явно перечитанные по многу раз. Он почувствовал укол совести – надо было писать чаще.
Он столько всего должен рассказать, объяснить. Его считают богатым городским франтом, а вовсе не больным, безработным неудачником, который сумел выбраться сюда только благодаря выплате из социального фонда. Эти люди не желают слышать ничего подобного. Они хотят получить подтверждение, что, отпуская своих сыновей в далекие края, поступают во благо и жертва оправданна. Анджело не станет их разочаровывать.
Он уже успел забыть, в какой нищете жила семья и почему ферма не могла прокормить так много ртов. Теперь, сидя у жарко натопленной угольной печки, Анджело многое замечал. Младший брат Джанни, высоченный парень, которого он в последний раз видел мальчуганом в коротких штанишках, с тревогой поглядывал на него, опасаясь, что Анджело приехал насовсем и потребует свою долю в наследстве.
– Садись, ешь. – Отец подтолкнул его к столу первым.
– Только если все будут есть вместе со мной, – ответил Анджело, зная, что ему полагается самая большая порция. – Доктор сказал, я слишком много ем, это вредно для здоровья, – улыбнулся он и похлопал себя по животу. – Так что простите, если не слопаю все. Вы и так меня балуете.
На лицах кое-кого из детей отразилось явное облегчение; они тут же принялись уписывать угощение. Разве может он отнять у них кусок хлеба? Анджело откинулся на спинку стула, жалея, что его собственной семьи нет рядом. Они сейчас так далеко…
Сердцем он чувствовал, что встреча с домом пойдет ему на пользу, как и новые таблетки, которые нужно принимать каждый день. Однако, прежде чем предаваться радости и веселью, следует выполнить еще одну обязанность. Он должен пойти к родственникам Марии и отдать дань уважения ее памяти. Ему просто необходимо кое-что выяснить… Пальцы Анджело погладили в кармане крохотную пинетку – она пролежала там всю дорогу. Узнает ли он в конце концов правду об этом кружеве?