Спасенное сокровище
Шрифт:
— Что вы здесь делаете так поздно, Брозовский? — спросил он с нарочитым спокойствием.
— Позвольте, ведь я профсоюзный делегат и могу приходить на рудник в любое время! — В голосе Брозовского звучало удивление.
— Это я знаю, — выдавил Шиле, чуть не добавив: «К сожалению».
— А тогда не о чем и говорить, — отрезал Отто Брозовский.
Шиле растерялся. Его взгляд был прикован к рюкзаку. Он сделал еще одну попытку завязать разговор.
— Прошу! — Его портсигар щелкнул под носом Брозовского.
— Я не курю…
Вальтер тоже затряс головой:
— Меня всегда тошнит от папирос.
Получив отпор, штейгер спрятал портсигар и вдруг насторожился: на полу лежало что-то белое. Вальтер перехватил его взгляд и остолбенел: это была листовка!
Должно быть, она выпала, когда он в спешке рассовывал пачки по карманам.
— Присаживайтесь, штейгер, — сказал он, приветливо улыбнувшись, молниеносно поднял листовку, скомкал ее и вытер ею пыль со скамейки. Скомканная листовка исчезла у него в кармане. — Пожалуйста, здесь чисто.
Но Шиле не сел.
— В последнее время у нас по ночам крадут инструменты, — многозначительно сказал он.
«Ах ты, хитрая лиса!» — подумал Брозовский.
— Да, раз инструменты пропали — значит, их кто-то стянул, — равнодушно ответил он.
— Да, да, — продолжал пронырливый Шиле. — И воров уже приметили. Ворованный инструмент они, видно, уносят с собой.
— Вот как? — с серьезным видом отвечал Отто Брозовский и изо всех сил хлопнул по своему рюкзаку. — Да, да, в такой штуке можно что хочешь утащить. Это вы правы.
Шиле встрепенулся, но так и не решился спросить, что лежит в рюкзаке, и, пробормотав «глюкауф», вышел из раздевалки.
Товарищи облегченно вздохнули. Едва исчез штейгер, дверь опять отворилась. Вошел горняк с широким угрюмым лицом и поздоровался за руку с Отто и Вальтером.
Брозовский вытащил часы из жилетного кармана.
— Мы условились встретиться в половине десятого? — сказал он, выразительно взглянув на долговязого Карла Тиле. — Верно?
Он захлопнул часы и, укоризненно постучав по крышке, опустил их в карман.
— Нечего на меня так смотреть, — проворчал Карл Тиле. — У тебя опять листовки? Всё листовки да листовки. Ты думаешь, мы этим чего-нибудь добьемся? Вот увидишь, в конце концов нас накроют. И тогда уж, будьте уверены, насидимся без работы.
Он был зол, и голос его прерывался, потому что пыль уже забила ему легкие. Но он хорошо знал, что Брозовскому лучше не возражать, — во всем, что касалось партии, тот был тверд как скала, строг к себе и другим. Так было и на этот раз.
— Боишься, малыш? — насмешливо спросил руководитель ячейки.
За дверью раздевалки послышались чьи-то шаги.
— Давай сюда, — заторопился Карл Тиле; листовки исчезли в карманах его куртки.
— Разложи их по вагонеткам перед подъемом!
Дверь открылась. Пришли остальные горняки ночной смены. Ночью в рудник спускались немногие, только запальщики: они бурили породу и закладывали в шнуры динамит. Потом взрывали. К тому времени, когда дневная смена спустится в шахту, пыль уже осядет и можно будет выдавать руду на-гора.
Отто Брозовский вместе с обоими товарищами вышел из раздевалки. Вальтер Гирт и долговязый Карл Тиле поднялись по лестнице, ведущей на верхнюю площадку, откуда спускаются в шахту. Брозовский смотрел им вслед. Во дворе было очень тихо. Дул холодный ветер, и черные лужи затягивались тонким ледком. Внезапно в воздухе послышалось тихое жужжание. Отто Брозовский поднял голову. Огромные черные колеса подъемника пришли в движение. Вальтер и Карл Тиле спускались в рудник с листовками в карманах.
Отто Брозовский спускается в шахту
В шесть утра, через час после того как Вальтер Гирт, Карл Тиле и другие запальщики поднялись из шахты, туда спускалась утренняя смена. Переодевшись в раздевалке, забойщики прошли через замерзший двор и, стуча башмаками, поднялись на верхнюю приемную площадку.
Ночью снова наступила зима — ударил мороз, началась метель.
На площадке было темно и нестерпимо холодно. Выстроившись в длинную очередь, забойщики ждали спуска. То раздвигаясь, то захлопываясь, лязгали решетки подъемных клетей. Пронзительно сигналил колокол. Клеть за клетью исчезала под землей. Бесконечный поток тяжелых башмаков грохотал по ступеням; длинная серая очередь не убывала. Люди молчали. Многие из них встали в четыре часа утра. Глоток горячего кофе при свете сального огарка — и долгий-долгий путь по заснеженным дорогам из Мансфельда на рудник. Говорить не хотелось: они слишком устали.
Отто Брозовский, глубоко засунув руки в карманы, стоял в самом конце очереди. Тревожный свет рудничной лампы освещал его лицо — умные глаза, энергичный рот с насмешливой складкой у губ.
— Привет, Отто!
К нему подошел Иоганн Брахман. Он прикурил от лампы Брозовского.
— Привет, Ганнес!
Иоганн был лучшим другом Отто. С детства они были неразлучны, мальчишками сидели на одной парте и, бывало, тайком подпиливали палку, которой грозил им на уроках учитель, прятали ее или обмазывали клеем. Но все это было давным-давно. С тех пор они выросли, стали горняками, коммунистами.
— Ну, как вчера? — спросил Ганнес, почти не раскрывая рта, одними губами.
Отто Брозовский подмигнул ему, утвердительно кивнув головой.
— Великолепно. Они согласны. Текст хороший, оттиск чистый. Молодцы! — Он тоже едва шевелил губами.
Иоганн, сочинивший листовку, смутился и поднял руку, как бы отмахиваясь от похвалы. Он хотел еще что-то сказать, но в это время к ним подошел третий горняк:
— Глюкауф!
— Глюкауф, Рихард! Ну, как твой маленький Макс? — спросил Отто Брозовский.
Рихард Кюммель вздохнул:
— Кто его знает! То ему лучше, то так раскашляется, словно душа из тела выскочить хочет. Жена каждый вечер ревет. Да что поделаешь! Доктор говорит, мы должны его отправить в Гарц.
Он пожал плечами. Иоганн Брахман, работавший вместе с Рихардом Кюммелем, сказал с раздражением:
— В Гарц отправить! Умен этот доктор, куда как умен! Правда, Отто?
Брозовский задумался. Потом повернулся к Кюммелю:
— Послушай, приходи после смены ко мне в профком. Посмотрим, не удастся ли нам отправить твоего Макса через МОПР.