Спасенное сокровище
Шрифт:
Серая очередь снова двинулась вперед. Забойщики медленно заполняли подъемную клеть. «Дзинь!» — закрылась решетка. «Бом, бом!» — Рукоятчик быстро дернул за веревку колокола, и ноги, плечи, лица, каски с лампами исчезли, словно шахта проглотила их.
И вот уже очередь вползает в следующую клеть. Снова: «Дзинь!», «Бом, бом!» — и клеть исчезла. Она спускает забойщиков под землю, вниз, до четвертого горизонта.
Очередь продвигалась. Мигали огоньки карбидок.
Отто Брозовский, Иоганн Брахман и Рихард Кюммель вошли в клеть. «Дзинь!» — закрылась за ними решетка.
Клеть опускалась все ниже и ниже. У одного забойщика еще горела рудничная лампа. Остальные лампы задул сквозняк. Усталые лица тускло белели в свете извивающегося пламени.
Вдруг взгляд Рихарда Кюммеля случайно упал на противоположную стену.
— Глянь-ка, — вырвалось у Рихарда.
Этот возглас привлек внимание всех забойщиков. Восемь пар глаз обратились в ту сторону, куда был устремлен его взгляд. На самом верху подъемной клети из темноты выступала надпись. Кто-то мелом большими печатными буквами написал:
БОРИТЕСЬ С МЕДНЫМИ КОРОЛЯМИ И ИХ ПРИХВОСТНЯМИ!
Отто Брозовский и Ганнес напряженно ждали, что скажут люди.
— Хорошо! — раздался чей-то могучий голос в полутьме стремительно летящей вниз клети. — Правильно!
Маленький, сутулый забойщик пробормотал себе под нос:
— Они загребают деньги, а мы за это расплачиваемся своей шкурой.
— Ну и что? — вызывающе спросил другой. — Так уж повелось со времен Адама и Евы.
— Вот и нужно это изменить.
— Ну и попробуй.
— И попробуем.
Толчок. Стоп. Тяжелым шагом забойщики вышли из клети. Здесь, на рудничном дворе, было темно и душно, в воздухе носилась рудная пыль.
Начинался рабочий день, длинный рабочий день, полный тяжелого труда и опасностей.
Отто Брозовский простился с товарищами. Он работал стволовым на погрузке. Его друг Иоганн Брахман отправился дальше, к своему рабочему месту в забое.
Штейгер Шиле нападает на след
В той же самой клети минут через десять спускался в шахту штейгер Шиле. Белая надпись, четко выступавшая из темноты, поразила его как молния. Его маленькие глазки чуть не выскочили из орбит.
— Бандиты, свиньи! — проскрежетал Шиле, забыв, что он штейгер, государственный служащий, человек благовоспитанный, которому не к лицу подобные выражения.
Ведь он частенько говаривал своей маленькой дочке: «Не смей дружить с этими шахтерскими сорванцами, от них ты научишься только скверным словам». И вдруг пожалуйста, у него самого и такие выражения!
Но в этой злобной брани и был весь Шиле. Он ненавидел всех рабочих, а особенно коммунистов. Он не переставал ломать себе голову над тем, чьих же рук дело все эти надписи и листовки. Днем и ночью ему мерещилось,
И, пока клеть опускалась в глубину шахты, в воображении Шиле опять рисовался вожделенный рапорт, написанный его четким почерком: «Сего 6-го марта 1928 года, я, штейгер Шиле, осмеливаюсь покорнейше доложить Вашему высокоблагородию, господину генеральному директору, что я установил личность красного агитатора, который уже давно мутит рабочих рудника „Вицтум“. Речь идет о горняке…» На этом месте прекрасный рапорт Шиле всякий раз обрывался. Штейгеру не хватало имени. Только имени. Но ведь в нем-то и заключалось самое важное.
В этот день штейгеру предстояло испытать еще много огорчений.
Спустившись вниз, он прошел туда, где останавливались составы, подвозившие рабочих к очистным забоям. Здесь во время спуска всегда было оживленно. Как раз приближался поезд. Впереди на локомотиве горела рудничная лампа. Поезд остановился, лязгнули буфера маленьких открытых вагончиков. В пыльном полумраке люди молча расходились по составам, отправлявшимся в различных направлениях. Штейгер Шиле искал поезд, который должен был доставить его к четырнадцатой лаве.
Навстречу ему шли горняки:
— Глюкауф!
— Глюкауф!
— Добрый день!
Кто-то подал ему руку. Шиле удивился: «Обычно эти оборванцы не слишком вежливы». Но вдруг он побагровел, на лбу у него вздулись жилы.
Здороваясь, шахтер сунул ему в руку листовку. В первую минуту Шиле остолбенел, но тут же мысль его лихорадочно заработала. «Ага, теперь он у меня в руках!» — торжествующе подумал Шиле. Он проворно обернулся и схватил кого-то за рукав.
— Ты, красная сволочь! — взвизгнул он так громко, что эхо отозвалось в породе.
Человек повернул голову: холеное, одутловатое лицо; каска из самой лучшей фибры, до блеска начищенная лампа. Из-под каски на штейгера смотрели разъяренные глаза. Шиле побледнел так же внезапно, как за минуту до этого покраснел.
Господин горный асессор Янке!
Штейгер Шиле чуть не лишился чувств. В ушах у него звенело и свистело; надменный голос начальника доносился до него откуда-то издалека.
— Вы, видно, не в своем уме, многоуважаемый штейгер!
Дрожа и запинаясь, Шиле пробормотал:
— Извините меня, пожалуйста, извините, господин горный асессор, я вас… ах, боже мой, я думал… Я принял вас… нет, я вас, конечно, не принял… Я нашел листовку, коммунистическую листовку… Ужасная ошибка!
И Шиле продолжал бессмысленно бормотать что-то несвязное.
В некотором расстоянии от них столпились горняки. Молча наблюдали они за взбешенным асессором и заикающимся штейгером. Не каждый день увидишь, как начальники ссорятся.
Из толпы раздался звонкий голос:
— А канарейки-то неплохо чирикают!