Спаси и сохрани. Пасхальные истории
Шрифт:
Так всегда думал Андрей, так думал он и теперь, приближаясь к горе, отделявшей приходское село от полей Выселок. То забываясь в прошлом, то переходя к настоящему, мысли его остановились, наконец, на Дарье; это обстоятельство усилило только тоску пахаря. Преданный весь своим думам, он не заметил, что начал уже подыматься в гору. Холод становился, однако ж, ощутительнее; при повороте дороги из рытвины на ровный скат ветер пахнул с такой силой в лицо Андрея, что он невольно остановился поправить шапку.
Ощупав Ласточку, которая спала крепким сном, и, уверившись, что ей было тепло, он окинул глазами местность, исполосованную темными колеями
Андрей немало удивился, когда женщина поравнялась с ним и он узнал в ней Дарью. Девушка, со своей стороны, казалось, также была не менее удивлена неожиданной встречей.
– Вот не чаял, не гадал! – воскликнул Андрей, невольно обнаруживая радость в голосе и движении, с каким поспешил он приподнять шапку. – Гляжу… кто бы, думаю, такая?.. А это ты… Ну, здорово, здорово…
– Здравствуй, Андрей! – весело отвечала девушка.
Дыхание, спиравшееся в груди ее от быстрой ходьбы в гору, заставило ее на минуту остановиться; она приподняла довольно полновесный узелок, висевший у нее за плечами, и бережно поставила его наземь. После этого она взглянула на пахаря и, приложив руку к груди своей, сказала:
– А я и вовсе не думала с тобой встретиться; иду, уж как-то страшно показалось мне одной-то, подняла голову, вижу – идет человек: должно быть, из наших стариков запоздал за дорогой, думаю. Гляжу, а это ты…
– Я разве молодой, по-твоему? – пробормотал, усмехаясь, мужик.
Он надел шапку, взглянул на девушку и прибавил:
– Что так поздно собралась?
– И сама не рада, да что станешь делать? Раньше нельзя никак. Хозяева велели нести в церковь кулич, пасху и яйца, велели да ушли. Я дожидалась, пока кулич испечется, после обеда только и поставили.
– Ну ладно, пойдем вместе, все веселее будет!
– Пойдем!
Девушка торопливо подняла узелок, Андрей поправил шапку, и оба, став рядышком, продолжали взбираться на гору. Крутизна ли дороги, или тяжесть ноши на груди Андрея тому способствовали, но только сердце его билось почему-то сильнее; грустные мысли, бросавшие тень на лицо его, мигом рассеялись; светлей и светлей становилось в душе пахаря.
– Что ты несешь? – спросила после минутного молчания Дарья, кивнув головою на грудь своего спутника, приподнятую спавшим подле нее ребенком.
Андрей взглянул на девушку и засмеялся.
– Что ты смеешься?
– Угадай! – произнес он, прикоснувшись слегка к полушубку.
Девушка остановилась, сделала шаг к мужику и с любопытством пригнулась к полушубку: в эту минуту ребенок проснулся, открыл глаза, протянул ножки и, взглянув в лицо Дарьи, молча обвил ее шею ручонками. Андрей поневоле должен был наклониться к своей спутнице.
– А! Так вот это кто! – сказала Дарья, разглаживая одной рукой волосы девочки, тогда как другая рука ее старалась, но тщетно, отвести руки ребенка. – Ну, полно, Ласточка, пусти меня… Послушай, Андрей, – прибавила она, очутившись на свободе, – дай мне, я понесу ее…
Ребенок потянулся к девушке и сказал, что хочет к ней на руки.
– А разве тебе тетушку Дарью не жаль? – сказал отец убедительно. – Вишь, мы теперь в какую гору идем; и без тебя ей тяжело, с тобою – и совсем умается… Пойдем под гору – ступай к ней, слова тогда не скажу.
Ласточка свернулась по-прежнему клубочком под кожухом, но так, однако ж, чтобы можно было глядеть на дорогу.
Прошло несколько минут молчания, в продолжение которых Андрей раздумывал, что бы такое сказать своей спутнице. Дарья также не говорила ни слова, думая, вероятно, о том же. Обоим, видно, стало почему-то неловко.
– Ты что это, Дарья, несешь? – спросил, наконец, Андрей не совсем уверенным голосом.
– Кулич, пасху и яйца несу святить, – отвечала девушка, подняв голову. – А где же твоя пасха? – спросила она, оглядывая Андрея.
– Где моя пасха? – возразил, вздохнув, пахарь.
– Что ж, разве нет у тебя? Экой ты какой! Да ты бы к нам понаведался, попросил бы мою хозяйку. Она не стала бы перечить. У нас много творогу осталось.
– Нет, Дарья, тошно ходить по людям, я и так, кажись, всем прискучил своею бедностью: нынче попросишь, завтра попросишь, а напоследок и язык не повернется. Тошно так-то канючить, когда сам, бывало, ни в чем не нуждался! Что говорить, своей доли не переможешь; так, знать, Творцу угодно… А давно ли, кажись, давно ли вот шел я, как нынче иду с тобою, к святой заутрене? Были у меня и кулич, и пасха, хоть и не больно велики, а все же не без них шел, было чем встретить праздник Господень! Шла со мной тогда и хозяйка… Помнишь? Добрая была, дай ей Господь Бог Царствие Небесное! А теперь все отошло от меня, остался сиротка круглый. Тяжко, что говорить! А все, кажись, легче, коли кой-как сам собой перемогаешься. Горек чужой хлеб! Ты, чай, и сама это ведаешь, – прибавил он, взглянув на девушку, которая шла подле него молча, опустив голову.
– Вот, поверишь ли, до чего дошел, – продолжал Андрей, придерживая Ласточку, которая не отрывала темных глаз от бледного лица пахаря, – до того дошел, что нынче не было чем печь истопить: хворостина вся вышла, солома также, а купить не на что. Да чего! Гроша нет на свечку; как вернусь домой с заутрени, нечего будет поставить перед образом…
Рука Дарьи быстро опустилась за пазуху и секунду спустя вынула клипушек холста, плотно связанный узлом; она торопливо развязала зубами узелок, в котором оказались два гроша, и, подавая один из них Андрею, сказала:
– Возьми, у меня два…
– Зачем? – пробормотал Андрей, останавливаясь в недоумении.
– Пригодится на свечку, – отвечала Дарья, положив грош в руку Андрея и принимаясь поправлять узелок на плечах.
Андрей хотел что-то сказать, взглянул на сиротку, замялся, махнул рукою и, сжав грош в ладони, продолжал подыматься.
Минуту спустя оба они очутились на вершине горы, откуда открывались необозримые поля, посреди которых черным, неопределенным пятном раскидывалось село. Избушки, сараи и ветлы, их осенявшие, сливались в одну темную, непроницаемую массу, и только в маленьких окнах деревянной церкви, которой остроконечная кровля четко вырезывалась на светлом небе, мелькало и бегало несметное множество огоньков. Когда Андрей и Дарья остановились, первый – чтобы передать сиротке свою дочку, вторая – чтобы принять ее, звуки колокола, смолкнувшие на время, снова охватили окрестность.