Спасти Кремль! «Белая Гвардия, путь твой высок!»
Шрифт:
Начальником штаба у «толстяка Пауля» оказался тот же, что и был всю «Великую войну», бессменный и крайне честолюбивый генерал Эрих фон Людендорф, один из тайных создателей «черного рейхсвера».
Плохо было только с вооружением – французы и англичане не просто запоздали с поставками, но еще отправили до прискорбности мало снаряжения, оружия и, самое главное, боеприпасов. Ввиду этого война приняла затяжной характер, и только последние дни вернули кронпринцу уверенность в будущий перелом.
И как ни странно, но на отправленное императору Михаилу письмо Фридрих-Вильгельм довольно быстро получил собственноручно написанный русским
Вот только обещанная помощь с востока запаздывала, но Шмайсер почему-то был твердо уверен, что русские белые не позднее мая начнут широкомасштабное наступление на всех фронтах и обязательно сокрушат красных в течение полугода, не больше.
– Смотри сюда, Шмайсер, – кронпринц небрежно провел карандашом по расстеленной на столе карте. Кончик грифеля уткнулся на Ганновер, – вот здесь ахиллесова пята красных – генерал Людендорф правильно выбрал направление. Если ударить сюда, полностью смять правый фланг красных, опрокинуть, а потом повернуть к Эльбе, пройдя дальше, взять Магдебург с перспективой дальнейшего наступления на Лейпциг, то мы выйдем в тыл сразу двум фронтам. Вот только стоит ли нам спасать Париж? Что скажешь на это, мой друг?
– Я думаю, стоит, ваше высочество! – ответил Шмайсер после небольшой паузы. – Но прорыв должен напугать, не больше. Углубиться и выжидать, шантажируя французов. Поверьте, политика Арчегова действенна, и ее опыт стоит перенять. Пусть красные хорошо пустят кровь галлам, это обеспечит вам, государь, надежное будущее… Если, конечно, с «кузеном» Мики вы договоритесь!
Короткая, заметная пауза, сделанная капитаном, Фридриху-Вильгельму не понравилась, как и последние слова. С Россией следовало считаться, именно в добрососедских отношениях с ней, если не в союзе, канцлер Бисмарк видел могущество рейха.
А потому следовало вернуться к политике умиротворения восточного соседа, тем более что тот не только укрепил политические позиции, но мог помочь в деле пересмотра условий Версальского мира, как произошло с Болгарией и Венгрией.
«Вот здесь ты мне и поможешь! А если не сможешь, то отдам «брату» на растерзание, он утешится таким подарком!» Фридрих-Вильгельм улыбнулся, не заметив, с каким все понимающим вниманием за ним смотрят горящие дьявольским огоньком глаза…
Варшава
Боль терзала каждую клеточку прежде сильного тела. Надсадно ныли сломанные ребра, истерзанные руки и ноги словно облили кипятком – настолько их изувечили чекисты.
Но больше всего досталось его лицу, которым всегда восторгались любящие женщины, – левый глаз был затянут огромным багровым кровоподтеком, а правый еще видел – но плохо, предметы расплывались будто в тумане. Распухшим языком полковник провел по острым корешкам выбитых зубов, чуть прикоснулся к разбитым губам и застонал от всплеска мучительной боли, пронзившей мозг.
«Никак у меня еще и сотрясение?! Жаль, очень жаль, не успел!» – Мысль была одна и та же, мучившая Валериана Чуму уже несколько часов. Единственное, о чем он мог размышлять, так это о том, что не успел приставить ствол «нагана» к сердцу, дабы принять достойную для солдата смерть. Нужно было сделать это сразу же, как дверь в квартиру выбили чекисты, а он встретил их пулями, оставляя последний патрон себе.
Невероятный закон подлости сработал – латунный цилиндр, несущий для него спасение, оказался испорченным.
«Я выполнил свой долг перед Польшей и людьми – Дзержинский, этот большевистский палач и наш литвинский шляхтич, застрелен как собака, чего еще желать более?!»
Валериан усмехнулся, пошевелился, и тут свершилось невероятное чудо – боль отступила, и полковник рухнул в спасительную пучину забвения, потеряв сознание.
…Маленькие гусеничные машины медленно ползли по широкой улице, настороженно вращая небольшими башнями с торчащими из них двумя пулеметными стволами. Чем-то они походили на танки «Рено», но были гораздо совершенней и лучше сделаны. На бортах белели размашистые кресты, и гадать по этому поводу не приходилось – такие любят наносить только немцы. Но вот на башнях кресты были изломанные – «свастика» – так выглядели древние скандинавские руны.
Вдалеке громыхнуло, потом еще. Но то вряд ли был гром, да и на небе туч не наблюдалось. Так может греметь только артиллерия, такие звуки ни один военный с природным явлением не спутает.
«Неужели это враг?! Они пришли с запада, значит, немцы… Два танка могут быть только разведкой, не иначе. А это значит, что главные силы уже на подходе. Война? Да, война, и предстоит штурм Варшавы!»
Валериан Чума огляделся – перед ним были знакомые до боли дома, тут ошибки быть не могло, в этом предместье Варшавы приходилось часто бывать. Опытным взглядом машинально отметил и те здания, которых просто не могло быть, они стояли на месте старых особняков. На деревьях листва начинала набирать желтизну – таковой она бывает в первой декаде сентября, не позже.
– Покончим с тевтонами, братья!
– Вперед!
– Польша не погибла!
Дикие яростные крики раздались повсеместно, отражаясь от стен зданий, – на две вражеские машины, невзирая на плюющиеся свинцом башенные пулеметы, скосившие очередями десятки безумцев, набросились со всех сторон многие сотни людей, буквально облепив их, погребя под живыми телами бронированные корпуса.
Чума видел здесь рабочих в блузах, женщин в передниках, гимназистов в курточках, солдат в мундирах – все они копошились на танках, разбивая их башни кувалдами и ломами. Люки были мгновенно выломаны, из стального нутра быстро извлекли орущих от ужаса танкистов в незнакомой черной униформе – живых врагов под восторженные вопли разорвали голыми руками в кровавые клочья.
Чума оторопел от увиденного, на минуту потерял дар речи, машинально вытерев вспотевший лоб рукавом мундира. И только сейчас заметил на ткани обильное золотое шитье.
«Так меня из полковников в генералы произвели?!»
Не успел он подумать над такой несообразностью, как пронзительный вой обрушился сверху. Подняв глаза, полковник увидел, как с голубого неба отвесно пикируют, словно орлы, три аэроплана с изломанными, как у чайки, но только в обратную сторону, крыльями.