Спасти Кремль! «Белая Гвардия, путь твой высок!»
Шрифт:
В корму маленького «Рено» попал снаряд полевой пушки, скорее всего болванка, ибо взрыва не было, хотя от удара пошел такой звон, что у Хайнца из ушей потекла кровь – контузило изрядно, до потери слуха.
Танк вздрогнул всем корпусом и, как показалось майору, подскочил на месте и чуть не перевернулся. Выскочившие языки пламени опалили пятую точку, промасленные брюки моментально загорелись – от жуткой боли офицер взвыл во весь голос и окончательно пришел в себя:
– Горим! Ганс, открывай люк!
Гудериан сильно толкнул в спину механика-водителя,
«Сгорю ведь!!! – Мысль снова пришла с болью – Хайнц захлопал себя по заднице, ощущая жар на ладонях. – Хорошо, что сыновья есть! Если вылезу, то с запекшимися «висюльками». Для кухни каннибалов, может быть, и хорошо, для меня не очень!»
Задыхавшийся от едкого дыма майор, ничего не видевший в густой пелене, несмотря на весь трагизм ситуации, не удержался от нервного смешка. Но плоть его страстно желала жить, а пальцы сами по себе, не ощущая сильнейшего жара и боли, откинули защелку и толкнули толстые, в два сантиметра, стальные створки.
Хайнц рванулся вперед, протиснувшись над телом убитого камерада, туда, где был живительный воздух и жизнь, не обращая внимания на громкий перестук пуль, жалящих танковую броню.
– А-а!!!
Гудериан высунул наружу тело по грудь, глотнул всем ртом, будто вытащенная на берег рыба. Одного вздоха хватило, чтобы майор пришел в себя. Сзади сильно припекало, и, рыча от жара, Хайнц попытался одним рывком вырваться из пылающей машины.
Но не тут-то было – ноги за что-то уцепились, их сильно сдавило, словно стальная гробница не желала расстаться с ним и отпустить вторую жертву, что прежде мнила себя хозяином.
– Спасите!
Пламя уже облизывало живую человеческую плоть, и майор обезумел от боли, срывая горло отчаянным криком, почти ничего не видя выпученными глазами. Он взывал всем своим естеством к всевышнему, ибо на людскую помощь уже не надеялся.
– Майн готт!!!
Варшава
– Пся крев!
Дзержинский смотрел ненавидящим взглядом на пустынные улицы города, ежась от утренней прохлады. За прошедшие два месяца глава Польской советской республики и начальник ВЧК совершенно измотался. Дела нарастали лавинообразно, времени на отдых совершенно не оставалось, а главное, Феликс Эдмундович уже не знал, как повернуть ситуацию в свою пользу: привычные методы не срабатывали, а прибегнуть к чему-либо другому не было ни желания, ни сил. Оставалось только ругаться, ощущая в своем всесилии полную слабость.
– Черт бы вас всех побрал!
С такой стойкой ненавистью Дзержинский еще не встречался и порой с тоскою вспоминал Москву, где спокойно и без всякой охраны мог ездить по городу, не боясь покушений на свою жизнь. В Первопрестольной к нему относились с животным, нескрываемым страхом. Русские белогвардейцы
Особенно после покушения на Ленина – красный террор прошелся по всем российским городам и весям, уничтожая всякую заразу, и уцелевшие боевики забыли про бомбы и пистолеты, прекрасно понимая, что за убийство одного наркома в ответ перестреляют без всякой жалости многие тысячи заложников.
Поняли, что большевики не страдают слюнявым либерализмом, и притихли, боясь не то чтобы выстрелить, слово сказать открыто. Вот потому-то он спокойно ездил по Москве, а на предложения брать с собою охрану уверенно отвечал: «Пся крев! Не посмеют!»
Но здесь, в Польше, он уже, как один русский царь, пережил семь покушений. И кто только в него не стрелял – от безусого гимназиста до истеричной барышни, а один старый офицер даже бросил гранату. Хорошо, что силенок не хватило, мощным взрывом раскромсало подвернувшихся на мостовой случайных обывателей.
Ответные меры не устрашили безумцев, казнь сотен заложников не остановила покушения – аресты террористов шли постоянно, а в крепости все камеры были битком набиты, несмотря на то что ревтрибуналы работали без сна и отдыха и регулярно проводили «чистку».
– Гидра! Нужно не просто рубить ей головы, но и прижигать их огнем, каленым железом!
Дзержинский скривил губы, чувствуя, как опаляет душу стойкая и непримиримая ненависть. Теперь Феликс Эдмундович знал, что только пролетарский интернационализм может покончить с панским национализмом. Неделю назад он отдал нужные распоряжения – скоро поляков начнут изгонять с бывших немецких территорий, за них примутся с превеликой охотой другие соседи, испытавшие на своей шкуре гнет шляхты, – пробуждение белорусов, украинцев, словаков и чехов уже началось, и ничто не остановит их праведную месть.
Лишь после беспощадного и поголовного истребления панства можно будет строить «из оставшегося прежнего человеческого материала», как любит говорить Бухарин, новую жизнь…
– Ще Польска не згинела!
Громкий яростный крик вывел Дзержинского из размышлений по поводу ускоренного строительства социализма. И тут же грохнул взрыв, за ним другой – идущая впереди машина с охраной скрылась в густом клубе дыма и пламени, из которого вылетело горящее человеческое тело и какие-то непонятные ошметки.
Автомобиль подбросило, начальника ВЧК сильно тряхнуло – Феликс Эдмундович остановившимся зрением видел, как к нему бросились какие-то люди, в руках заполыхали огоньки выстрелов. Тело во многих местах пронзила боль, мгновенно заполонившая все его естество, и в яркой вспышке нахлынуло черное забвение…
Верден
– Майн готт!!!
Отчаянный выкрик Гудериана словно услышали на небесах – сильные руки, подобно щупальцам осьминога, обхватили майора за плечи и грудь и мощным рывком выдернули из пылающего стального гроба.