Спасти настоящее
Шрифт:
«Ты! Вновь сюда входящий!
Имей ввиду, что ты не одинок.
Едва сюда вступил ты за порог
Не волен ты решать, кто зряч, а кто не зрящий»
Первая строчка звучала, как почти, как фраза из «Божественной комедии» Данте. Но кто тот смельчак, сравнивший «комитет» с адом. И кого имеет ввиду автор четверостишия? Кто волен решать?
Юрий Владимирович Андропов писал стихи, но лист бумаги выглядел древнее шестидесятых годов. Увлекался стихами и Питовранов Евгений Петрович, учитель и советник Андропова, но пользовался ли он этим сейфом?
Юрий Иванович отложил конверт в угол
Папка была толстой. Под ней лежало ещё с десяток папок со справками на сотрудников и агентов. И Юрий Иванович понимал, что это лишь видимая часть айсберга.
Даже он, бывший руководитель нелегальной разведки, ранее не знал о существовании этого отдела, обозначенного литерой «П». Вероятно, по имени его руководителя, официально занимающего пост председателя Торгово-промышленной палаты СССР.
Юрий Иванович знал, что финансирование некоторых агентов, специальных разведывательных и, чего греха таить, диверсионных групп, иностранных коммунистических партий, осуществляется через советские банки, имеющие зарубежную «прописку». Но такого размаха зарубежной агентурной сети он не ожидал.
Так главное то, что, поступающие от этой сети сведения, не направлялись в комитет, а обрабатывались в «Фирме» и даже председатель КГБ не знал, где именно?
Когда Дроздов, после назначения на пост главы комитета, увидел папку и вызвав для беседы Питовранова, попросил разъяснений, Евгений Петрович улыбнулся и спросил:
– Оно тебе надо, Юра? Это настолько огромная сеть, что ты просто не представляешь. Мы купили всех. Ты же, наверное, обратил внимание, что все наши экспортные конторы продают товары гораздо ниже «рыночной» цены. Потом и наш металл, и наш уголь перепродаются два-три раза. И конечная цена становится раза в полтора или два выше. Зачем, думаешь? А затем, что перекупщики, – это или наши фирмы, зарабатывающие валюту для расходования её «там», для наших секретных операций. Или те иностранные, которые мы прикармливаем, а через них американских, британских, или иных политиков и бизнесменов. Ты бы знал, кто у нас уже на крючке, Юра!? Если я скажу, у тебя закружится голова.
От «Фирмы» регулярно поступали справки. Дроздов их прочитывал, кое-что выписывал в спецблокнот, скорее напоминавший том Большой Советской Энциклопедии, и возвращал курьеру во время следующей еженедельной доставки.
Сведения, поступающие от агентуры Питовранова, действительно были уникальны и главное, что они естественным образом перекликались с оперативной информацией, приходящей по «обычным» каналам: агентуры КГБ и из отделов ЦК, сильно дополняя её подробностями.
После вчерашнего разговора с «Хулиганом» его с утра тревожила мысль о том, что процесс «перестройки», или, вернее, «катастройки», который тот описывал, очень похож на спланированную операцию. И спланированную кем-то изнутри. И этот «кто-то» должен иметь широчайшие возможности.
Перестройка в том, ещё не наступившем будущем, имела два этапа: лёгкий и тяжёлый. В смысле последствий для СССР. До 1990 года не происходило ничего кардинального, кроме хуления Сталина, воспоминаний о «его» репрессиях, борьбы с виноградниками и дефицита, вызванного, по словам «Хулигана», разрешением государственным предприятиям и кооперативам прямой внешнеэкономической деятельности.
Этого сейчас удалось избежать, хотя большинство видных экономистов настаивало на том, что будет лучше.
– Лучшее враг, хорошего, – сам себе сказал Дроздов, хлебнул из кружки остывший кофе и, поперхнувшись, закашлялся.
Звякнул прямой телефон
– Слушаю, Виктор Васильевич. Доброго дня.
– Какой, нахрен, доброго, Юрий Иванович?! Нет сейчас «добрых дней». Можешь зайти? Срочно.
– Выезжаю.
Машина с мигалкой донесла до Кремля минут за пятнадцать. Столько же времени потребовалось, подняться по лестнице. Дроздов и в свои почти семьдесят пять был бодр и не любил ходить медленно.
Гришин сидел в сумраке кабинета, спрятавшись от полуденного солнца за плотными шторами.
– Что-то у меня голова раскалывается от солнца, – ответил Гришин на немой вопрос Дроздова.
– Я тоже в последнее время перестал его любить.
– У нас ЧП в Прибалтике. Только что передали по линии ЦК. «Жители Литвы, Латвии и Эстонии выстроили живую цепь длиной около 670 км (до двух миллионов человек, то есть примерно 25 % населения трёх прибалтийских республик), таким образом соединив Таллин, Ригу и Вильнюс. Акция приурочена к 50-летию со дня подписания пакта Молотова-Риббентропа. Цель акции – привлечь внимание мирового сообщества к историческим событиям, которые изменили статус стран Прибалтики». Как тебе? В Латвии во всех крупных городах на центральных площадях появились одиночные пикеты с транспарантами. Написано чёрными буквами «ГЭС» и перечёркнуто красным крестом.
– Плохо, Виктор Васильевич. Мы не успели.
– Плохо то, что в Литве заявил себя «Саюдис» – литовское движение за перестройку. Инициативная группа в количестве пятисот человек собралась в большом зале Литовской Академии наук и объявила об учреждении партии. Назначили на октябрь учредительский съезд. Своими целями провозгласил культурное возрождение, демократизацию, экономическую самостоятельность республики, заботу об охране окружающей среды.
– Понятно. Съезд допускать нельзя.
Раздался зуммер интеркома. Гришин нажал кнопку.
– Говори.
– Разрешите зайти, Виктор Васильевич? Срочная из Вильнюса.
– Заходи.
Референт зашёл тут же и передал Гришину открытую папку с телеграммой. Пробежав её глазами Генеральный Секретарь побелел лицом и сел в кресло.
– Пиз*ец, – сказал он и передал папку Дроздову. – Катастрофа.
Юрий Иванович дотянулся до папки и глянул в телеграмму.
«20 июля 1989 года в 11.00-11.15 на Ионавском производственном объединении «Азот» в Литовской ССР произошло разрушение изотермического хранилища аммиака, в котором находилось 7 тыс. тонн жидкого аммиака при температуре минус 340С. Во время взрыва емкость приподняло и отбросило в сторону примерно на 25 метров. При падении были разрушены ограждающая железобетонная стенка, часть эстакады с трубопроводами, в числе которых был и трубопровод с природным газом. Аммиак разлился по территории завода, образовав озеро ядовитой жидкости с поверхностью около 10 тысяч квадратных метров, глубиной (местами) 0,5 метра».