Спасти Персефону
Шрифт:
Представить Персефону хихикающей почему-то было непросто, и ее смех в его воображении звучал довольно зловеще. И выходило не очень понятно, кого там нужно спасать.
Персефона точно не нуждалась в спасении, и в нем, Аиде, она тоже не нуждалась. Осознавать это было немного грустно, а слышать ее последние слова — не то чтобы горько или больно, а… странно.
Кажется, тогда она кричала что-то вроде «опоздал… я решила принять обет… не хочу тебя видеть… не называй меня Персефоной…
Но почему он должен уйти, не выслушав даже самых простых объяснений?
Вернувшаяся с поверхности Макария прекрасно ответила на этот вопрос.
Что ж, Владыка вовсе не собирался оставлять Персефону Артемиде — или еще кому-нибудь, даже Деметре. Впрочем, следовало признать, он и раньше не мог отпустить ее просто так. Говорил себе, что ей будет лучше с матерью (да-да, с матерью, вот с этой ненормальной, повернутой на свой ненависти Деметрой), или с дочерью (а дочь-то как раз спустилась в Подземный мир поступить в ученицы Гекаты), или с Минтой (которая разругалась с Деметрой и теперь покоряет Олимп), или с подружками-нимфами (которые все до одной пустоголовые дуры, неспособные сосредоточиться на чем-то, кроме венков, хороводов и песен, и Минта среди них просто королева тактики и стратегии). Напоминал себе, что каждый третий аэд поет о том, что когда любишь, то прощаешь и отпускаешь.
Отпускать и прощать Владыка Аид не умел категорически.
Чтобы отпустить тогда Левку, чтобы позволить ей, уставшей от жизни, стать тополем, ему понадобилось много лет. Лет десять, как минимум, ее непрерывных уговоров, и убеждений, что он ее не так уж и любит, что ему без нее будет лучше, и что долголетие в пол тысячелетия ненормально для нимфы, и что она уже не океанида, а что-то другое, и вообще, ей вообще-то предсказывали, что из-за любви к нему, Аиду, она умрет во цвете лет, а она все не умирает и не умирает.
Впрочем, на фразе про «предсказали» Аид уже не мог адекватно воспринимать действительность, и Левке приходилось начинать уговоры заново.
Когда она таки стала тополем, он долго смотрел на нее, касался рукой нежных серебристых листьев, и думал, чем же ее так привлекло существование в виде дерева.
Теперь, с Персефоной, все было так же, только хуже. Возможно, если бы он увидел ее счастливой, смеющейся, если бы понял, как она счастлива в заповедных лесах Артемиды, в ее, Артемиды, объятиях, то смог бы… ну это самое, как же там…
Ах да. Простить, отпустить и принять.
Но Персефона вовсе не выглядела счастливой, и Аид невольно думал не о тех гадостях, которые она успела наговорить, а о том, что бросил ее в беде. Что нужно было не слушать, а хватать и тащить в Подземный мир, и там бы разобрались.
Но это было сначала. Потом он начал подозревать, что Персефона что-то затеяла — иначе зачем ей отсылать Макарию? Чтобы дочь не мешала ей любить Артемиду и остальных своеобразно настроенных олимпийских девственниц? Странно и подозрительно.
И за этим полгода странного становились все больше и больше.
История Актеона стала последней каплей. И нет, даже не каплей, скорее, персональным приглашением.
Владыка отослал тень охотника пить из Леты и вышел из зала — строго говоря, от всего дворца были отстроены только зал для судов, покои Владыки и кладовые.
Геката с Макарией последовали за ним.
— Звучит подозрительно, правда? — негромко сказал Владыка.
— Я бы сказала, дядя, что это звучит как предложение одному отдельно взятому подземному пауку схватить маму силой, приволочь в Подземное царство и возжелать ее тела, — злорадно сказала Макария, и тут же получила подзатыльник от левого призрачного тела Гекаты.
— Не бей ребенка! — возмутился Аид. — Она права. Именно так все и звучит.
— А это персонально за «возжелать», — пояснила Геката. — Нашей маленькой поганочке еще рано говорить о таких вещах.
Несмотря на призрачность, подзатыльники тело раздавало вполне материальные. Только они все равно не работали. Пожалуй, маленькую царевну не могло напугать даже восстание титанов.
— Ты хочешь дождаться, пока мной заинтересуется дедушка Зевс? — ехидно поинтересовалась она.
— Пока у дедушки Зевса есть хоть немного инстинкта самосохранения, он будет держаться от тебя подальше, — отрезал Владыка. — Но речь не о том. Пусть даже и Персефона не имела в виду ничего такого, я не могу это просто проигнорировать. Подданные не поймут. Геката, распорядись насчет колесницы. А ты, Макария, сможешь вырастить для меня какой-нибудь милый и безобидный цветок?
— Конечно, дядя! — воодушевилась царевна.
Пожалуй, излишне воодушевилась.
— Когда я говорю «милый и безобидный», то имею в виду, что у него не должно быть ни ног, ни зубов, он не должен плеваться паутиной или жрать все подряд, не должен приманивать запахом тараканов и крыс, после него не должно быть галлюцинаций, и, ПОЖАЛУЙСТА, не выращивай его в форме черепа, — на всякий случай уточнил Владыка.
— Ну, если ты хочешь… — Макария несколько сникла. — Кстати, а зачем тебе вдруг понадобились цветы?
— Мне кажется, это сразу понятно, — он усмехнулся заинтригованной царевне. — Я буду подманивать им твою мать.