Спасти Россию. Как нам выйти из кризиса
Шрифт:
Кукушка хвалит петуха. Какие «испокон веков», какая Русь? Интеллигенция как культурный тип появилась в XIX веке как продукт разложения сословного общества. И никогда она не была «эталоном нравственности», ибо ее главной отличительной чертой была больная совесть и нравственные метания. Разве могут метания и непрерывная «смена вех» быть эталоном? Чему может научиться юноша у Родиона Раскольникова или чеховского Иванова?
Массовый сдвиг от реалистического мышления к аутистическому заметить было непросто даже тем, кто этим сдвигом не был затронут. Аутистическое мышление замещает реальность моделью, но эта модель по-своему логична и даже респектабельна. Она напоминает
Мы больше говорим об интеллигенции (шире — «элите») потому, что здесь вырабатываются нормы, образцы и стереотипы мышления, которые через образование и СМИ внедряются и в массовое сознание. Но главную проблему составляет именно массовый характер сдвига к аутистическому сознанию (некоторые авторы называют его магическим, в оппозиции реалистическому; наполнение этих понятий совпадает с изложенным выше).
В одном исследовании (2006 г.) сказано так: «В настоящее время около 90 % наших респондентов (результаты репрезентативных опросов в Красноярском крае) — носители магического сознания. При этом нет оснований полагать, что в массовом сознании / бессознательном других регионов России происходят принципиально иные процессы. А именно этот тип сознания / бессознательного на культурно-информационном уровне социума мотивировал социальное поведение как отечественной “элиты”, так и народных масс, которое вылилось не только в распад великой державы, но и возгорание многих “горячих точек”».
Какие процессы в сознании элиты нашего обществоведения позволили вытеснить реалистическое мышление? Эта проблема требует исследований. На поверхности же видны такие явления.
Важный контрольный механизм за реалистичностью и связностью умозаключений, который был отключен начиная с 1980-х годов, — диалогичность рассуждений. Мышление — процесс общественный, коллективный. Высказывая какое-то суждение, идею, мы запускаем мыслительный процесс в тех, кто получил наше сообщение, и возникает кооперативная система, умножающая потенциал нашего сознания. Элементарный акт мышления всегда связан с диалогом, с оппозицией утверждений. Когда логическая цепь развивается в ходе диалога, хотя бы внутреннего, то несоизмеримость понятий и несвязность рассуждения быстро выявляются, и участниками процесса совместно производится «починка» логики.
В результате потрясений перестройки, сознание гуманитарной интеллигенции утратило диалогичность. Мы наблюдали регулярный отказ представителей власти из числа обществоведов давать ответ оппонентам на их вопросы. Это делалось с помощью молчания или идеологических штампов (вроде «мы это уже проходили»). Поражали метафоры реформы, которые блокировали диалог. Например, сторонники радикального перехода к «рынку» внушали: «Пропасть нельзя перепрыгнуть в два прыжка!» — и сами аплодировали этому идиотскому сравнению. Никто не мог спросить: а зачем вообще нам прыгать в пропасть? Разве где-нибудь кто-то так делает, кроме самоубийц? Предложения не прыгать вообще, а построить мост, отвергались с возмущением.
Другой экономист тоже выразился художественно: «Нельзя быть немножко беременной!». Мол, надо сразу сломать хозяйство и перейти к «рынку». И опять — аплодисменты. Что за бред? При чем здесь беременность? Никакого сходства с экономикой она не имеет, проблему выбора, перед которой мы стояли, эта аллегория не разъясняет — зачем непрерывно твердили эту глупость?
«Коней на переправе не меняют!» — и никто не смеет возразить. Какие кони, какая переправа? Почему доктора наук стали так падки на глупейшие, бессмысленные
Отход от диалогичности выражается и в том, что из печати исчез жанр совместных рассуждений. Никто не развивает и не опровергает высказанной другим человеком мысли. Даже неконтролируемый поток сознания интеллектуальной элиты приобрел характер изречения истин, которые она как бы черпает из пространства, по наитию. Рассуждения заменены высказываниями, носящими оттенок фанатизма.
Гуманитарная элита на какое-то время утратила навык делать умозаключения. Всякая попытка каким-то образом заставить этих людей вникнуть в суть вопроса, обсудить его и прийти к выводу, воспринимается очень болезненно — им тягостна и ненавистна эта работа, она их путает. Их мысль и чувство ищут любую лазейку, чтобы при первой же заминке вырваться из коридора, который ведет к необходимости сделать ответственное умозаключение.
Второе сложное и непредвиденное явление — отход гуманитарной интеллигенции от материалистического мировоззрения. Это произошло в 1960-е — 1970-е годы незаметно — официальная философия этого не заметила, ее методологические инструменты для этого были непригодны.
Отказавшись от этикетки исторического материализма, постсоветская гуманитарная интеллигенция внедряла в сознание людей ту же самую структуру мышления, что и раньше. На деле получалось гораздо хуже, чем раньше. Профессора, превратившиеся в «либералов», при отказе от истмата вовсе не выплеснули с грязной водой ребенка. Они выплеснули только ребенка, а грязной водой продолжают промывать мозги студентам. И грязь этой воды, при отсутствии материализма истмата, порождает чудовищную мыслительную конструкцию. Можно назвать ее механистический идеализм.
Утрата материалистического фундамента при анализе действительности и отказ от диалектического принципа особенно сказываются при трактовке нынешнего положения в России — оно ведь представляет собой именно клубок противоречий. Мы живем в сложном обществе, в котором сосуществуют и взаимодействуют разные общности, разделенные по классовым, национальным, культурным и другим признакам. Идеалы и интересы, соединяющие людей в эти группы, различны. Во многих случаях противоречия дозревают до стадии антагонизма.
Сверхзадача государства — гарантировать существование и развитие страны (народа) с сохранением ее пространственно-культурной идентичности. Чтобы этого достичь, нужно согласовать интересы разных групп — причем наиболее «дешевым» способом из всех доступных. Лучше всего, конечно, осуществлять конструктивное разрешение противоречий, творческий синтез, ведущий к развитию. Если для этого нет культурных и материальных ресурсов, политики ищут компромисс — противоречие смягчается, «замораживается» до лучших времен. Если и это не удается, собираются силы, чтобы подавить несогласных. При этом неприятные последствия откладываются на будущее. На какое будущее — зависит от остроты кризиса и масштаба времени, которым оперируют политики.
Достижение гражданского согласия и прочного мира — идеал. Это удается редко, и приходится довольствоваться гражданским перемирием. Переговоры о его продлении — ежедневный труд политиков и их экспертов. Как сказано в учебнике, по которому учатся в западных университетах, «демократия есть холодная гражданская война богатых против бедных, ведущаяся государством». Эта формула для нас не годится: нам все время повторяют, что не было и нет в России ни демократии, ни гражданского общества. Но что-то ведь есть! Об этом бы и надо нам говорить, следуя нормам рационального мышления.