Спасти Советский Союз

Баксаляр Илья Николаевич

– Да, тогда были жертвы, но мы создали мощную экономику и благодаря этому победили смертельного врага в лице фашистской Германии. Не было бы индустриализации, советской власти бы не продержаться. И жертв было бы гораздо больше, да и тебя точно не стало бы.

– Можно задать еще один вопрос?

Сталин немного успокоился.

– Задавай!

И, махнув рукой, вождь всех народов снова стал набивать трубку. Я понял, что это была его привычка – держать трубку в руках, когда волновался. Определить настроение вождя народов было непросто, и только трубка выдавала его внутреннее состояние.

– Товарищ Сталин, зачем ты организовал террор против старой гвардии, а затем лучшей части своего же народа?

Вождь спокойно смотрел на меня, на его лице не дрогнул ни один мускул, руки не спеша крутили в руках трубку.

– Опять за старое. Сталин – убийца, Сталин – жестокий тиран. Как я устал от таких обвинений! Ты помнишь мои слова: я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора, но ветер истории безжалостно развеет ее. Посмотри на мое захоронение, – и он указал рукой на собственный бюст. – Видишь, сколько цветов? Значит, я все делал правильно.

– Но ты же расстреливал основателей советской власти, героев революции и Гражданской войны? Для чего?

Сталин спокойно ходил вдоль лавочки, на которой я сидел.

– Все началось с Троцкого. Я выслал его из страны, думал, избавился от конкурента. Ведь Левушка только и мечтал скинуть

меня и занять трон. Когда на заседании ЦК мои сторонники и эти старые олухи, Каменев и Зиновьев, и даже Бухарин согласились с тем, что Лев враг, я думал, что покончил с ним раз и навсегда. Но оказалось, что авторитет Троцкого резко вырос в стране. Многие были недовольны решением партии, изгнать из страны героя революции. Я надеялся, что в Константинополе закончится политическая карьера этого выскочки. Но он развернул такую бурную деятельность, что стал лидером левого движения во всем мире. Мне это было крайне неприятно. Ведь вождем всего коммунистического движения в мире я считал себя, а тут этот Лева со своей славой опять затмил все мои благие дела. Со временем, взяв в руки всю власть, я стал практически единовластным правителем. Но страшный голод в стране опять стал угрожать моему положению. Семнадцатый съезд партии прошел под лозунгами «Съезд победителей», но там начались сомнения в правильности моей политики. Старые большевики, конечно, слушались меня, но недовольство стало заметно. Оно было несерьезным, но внутренний голос подсказывал, что старая гвардия может объединиться с армией, где были очень сильны позиции Троцкого. Что бы тогда произошло? Вот этого я и боялся. На съезде была робкая попытка ограничить мою власть, даже хотели предложить на мое место Кирова. Видите ли, он умеет слушать народ, понимать его. Какая глупость! Я очень внимательно изучал русский народ. И прекрасно понял, что ему нужно. Народ не был готов к свободе. Да, кучка революционеров думала, что свершится революция, и все измениться на следующий день. Но вспомни, что началось в Петрограде после революции? Погромы винных складов. Мародерство и пьянство – вот тебе и русский народ. Рабочие не хотели работать для себя, на заводах упала производительность труда и дисциплина. Сознательности никакой. Почему так получилось? Да им нужен был нужен хозяин с дубинкой, который заставляет работать. Революцию сделали, а работать за них будет кто-то другой? Они были эгоистами, жили только для себя, а социализм требует другой человеческой формации. Везде. Начал с крестьян. Эти людишки вцепились в частную собственность, и до других им дела не было. Мы дали им землю, а они работали только для себя. Съезд прошел. Я выступил и пообещал быть более внимательным к мнению простых партийцев. Но Киров из моего друга превратился в конкурента. Только тогда я понял, какая это масштабная фигура, и как его авторитет может серьезно угрожать моему положению. Несколько месяцев спустя его убьют. Мысли подсказывали, что надо действовать и не ждать, когда меня сожрут все эти старые революционеры. Политика вещь страшная, здесь нет друзей и союзников. Я искренне плакал у гроба Кирова и прилюдно пообещал найти и покарать его убийц. Мои слова никогда не расходились с делом. Но это были только цветочки. Смотрел, как народ будет реагировать на первые репрессии, и был удивлен, с какой легкостью люди принимали аресты и наказание первых жертв. Теперь знал точно, можно готовить сокрушительный удар по всей потенциальной оппозиции. НКВД возглавлял Генрих Ягода, но он был не слишком рьяным и не готов к крупномасштабным чисткам. Мне нужен был другой человек на этом посту, и я его нашел. В Гражданскую войну этот человек был простым полковым писарем. В мирное время перешел на партийную работу. Невысокий ростом, он обладал кучей комплексов, но я не знаю более, идеального работника, чем Ежов. Вернее, не работника, а исполнителя. Поручив ему что-нибудь, можно было не проверять и быть уверенным – все сделает. У него был только один недостаток: не умел остановиться. И иногда приходится следить за таким помощником, чтобы вовремя остановить. Это был идеальный кандидат на пост наркома НКВД. И Ежов приступил к делу. Я решил убрать всю старую ленинскую команду и выдвиженцев Троцкого в армии. Новый нарком справился с делом на пять с плюсом. Но тут пошел перебор. Истерия вокруг врагов народа закрутилась так, что со всех уголков страны хлынули потоком доносы, и аресты понеслись лавиной. Писатели, актеры, музыканты, почти вся верхушка армии, командование полков, военные аналитики, конструкторы, директора заводов, инженеры, ученые, преподаватели вузов – все попали под карающий меч Ежова. Когда я спохватился, масштаб репрессий был такой, что даже мне стало плохо. Пришлось отстранить Николая Ивановича. Его называли последовательным сталинским наркомом, а в народе ходил афоризм: ежовые рукавицы. Пришлось и Ежова расстрелять. Он много знал такого, во что других посвящать не стоило, и при этом показал всем, что справедливость существует. Однако выпускать всех на свободу было нельзя. НКВД никогда не ошибается. Ведь за ошибки чекистов будет отвечать партия, а значит, я. А вождь не может ошибаться. Это закон.

– А зачем ты расстрелял лучших военачальников?

Сталин опять стал вертеть трубку в руках.

– Они сторонники Троцкого и в любое время могли поднять мятеж. Я это чувствовал. Но чистку делал ради того, чтобы строить социализм: когда нет порядка в доме, что-то серьезное создать просто не возможно. В стране должен быть один хозяин. Я знал, как создавать новый строй, и, главное, хорошо понимал, что нужно народу. Русский народ суеверен, ему всегда нужен Бог и царь. Богом у нас был Ленин, ему поклонялся народ, я добавил людям еще много новых святых – Киров, Дзержинский, Куйбышев, Калинин, а царем стал я.

– Но для чего тебе все это было нужно?

– Ты не понял меня. Любую реформу может провести, только когда народ не будет сомневаться в ее необходимости. Я создавал новое общество, где нет оппозиции, нет врагов, нет предателей, где все трудятся ради одной цели – построения социализма, а потом и коммунизма. А все, кто с этим не согласен, обществу не нужны. Это был залог успеха. Да, я насадил страх, но он был оправдан. Люди стали работать добросовестно, а кто не хотел работать и строить социализм, ехали в лагеря, где их быстро учили трудолюбию. Меня можно обвинять в чем угодно, но темпы индустриализации были такие, каких не было за всю историю. Меня многие критикуют, но я делал все, чтобы ты стал могучим и сильным. Да и войну мы выиграли только за счет индустриализации. Не было бы промышленности, не было бы великих побед.

– Товарищ Сталин, а почему же я тогда умер?

Вождь продолжал ходить из стороны в сторону, теребя трубку в руках.

– Можно сказать, что это был заговор врагов. Но если честно, причина не в этом. На страхе долго не продержишься, нужны были реформы. Я бы не смог их провести, ломать собственное детище у меня бы не поднялась рука. Но создал базу для счастливой жизни, оставил после себя дисциплину, но, к сожалению, и огромный бюрократический аппарат, который зачастую не отвечал интересам трудящихся. В этом, скорее всего, была моя ошибка.

– А кто мог бы провести реформы, которые бы меня спасли?

Сталин задумался. Он долго перебирал, что-то в памяти.

– Наверное, никто. Хотя постой. Был у меня один молодой нарком. Талантище. Скромный, без всяких амбиций, трудолюбивый, к людям относился с пониманием,. Светлая голова . Я его за глаза обычно называл счетовод: мыслил как метеор, спросишь, сколько

будет три тысячи семьсот сорок два умножить на пять тысяч триста восемьдесят два. и через секунду он дает ответ: двадцать миллионов сто тридцать девять тысяч четыреста сорок четыре. Я проверял много раз, никогда не ошибался. Уникальный человек. Не знаю, как сложилась его судьба. Похоронен здесь, но почему-то его дух не любит здесь бывать. Он и при жизни все время старался держаться в стороне, а сейчас, скорее всего, в своем родном Ленинграде.

Сталин присел на лавочку и углубился в мысли. Я стоял рядом, боясь шелохнуться. Какая-то боль сидела в душе вождя. Она давила его и страшно тяготила.

– Ты знаешь, многие мне завидуют, думают, какая у меня мощная власть. Но жизнь была для меня мукой. Несчастливое детство, грубость и в то же время опека матери, ее недовольство тем, что я не стал священником. У меня никогда не было друзей, потому что никому не доверял. Я все время был недоволен собой, был замкнут и жил в себе. Когда познакомился с руководством партии, они приняли меня холодно. Такое отношение напомнило мне детство и пробудило не лучшие воспоминания. Страх быть никем. Мне приходилось терпеть унижение, оставаясь в стороне, долгое время всерьез молодого человека никто не воспринимал. Меня душила дикая обида. Проглотив досаду – одну, другую, третью, я терпеливо ждал своего часа. Обида все нарастала и нарастала, порождая озлобленность, которую нужно было все время гасить. И Троцкий! Нет, он мне ничего плохого не говорил, но всем своим видом давал понять, что я никто, просто серость. Моя душа это чувствовала, потому что за ним были реальные дела, победы, достижения, слава и искреннее уважение людей. Я помню глаза солдат, которые шли в бой, после выступления Троцкого. И отлично помню, с каким презрением они смотрели на меня. Такое трудно забыть. Это подорвало во мне веру в себя. Но я набрался силы. И опять терпение, терпение, и еще раз терпение. Это невыносимая мука, когда хочется сорваться, высказать все, что думаешь, поставить всех на место. Но ты понимаешь, что еще не время, и опять приходиться терпеть. А душа переполняется обидой, она не дает спокойно жить, вызывая отвратительное чувство к самому себе – почему же ты не дал ему сдачи, не поставил его на место? Как гадко чувствовать себя слабым и беспомощным. Обиды и отвращение к себе вызывают страшный гнев, и он все время ищет выход. Но его нельзя показывать, и вся эта боль остается в тебе. Ты сжимаешь себя в кулак и терпишь, потому что любая ошибка будет тебе дорого стоить. Но вот гнев больше сдержать невозможно, а ты все равно говоришь себе: Коба, еще рано. Что творилось в это время внутри, мало кто может понять. Такой мучительной душевной пытки не пожелал бы никому. Гнев перерастает в злобу, и вот, наконец, ты можешь позволить себе выплеснуть его. Но еще рано раскрывать свои истинные желания, и приходится их маскировать, а душа хочет выплеснуть все негативное, что накопилось в ней за долгие годы, но опять приходится себя сдерживать. Гнев растет и рвется, ища свои жертвы. Ты не представляешь, как трудно жить, когда тобой управляют злоба и ярость. Они не дают покоя, каждую минуту напоминая про твою слабость, это мучительная пытка, когда раны в душе растравляются дикой неудовлетворенностью собой. Боль ищет виновного и находит цель и вся агрессия устремляется к жертве. Она вырывается наружу с карающим мечом в руках, готовым рубить все на своем пути. Тебе хочется кричать, бить и бить – и смотреть в глаза тем, кто так тебя унижал долгие годы. Но опять терпение и снова боль от того, что ты не можешь собственноручно нанести удар своему обидчику. Это злоба рвется наружу, и ты не управляешь собой, обиды требуют крови. Ей все мало, хотя часто хотелось сказать: хватит, остановись! Но темные страхи выползают из закоулков подсознания и подло продолжают мстить за прошлое. Это страшное чувство мести, безостановочного насилия и жестокости, которое порождает даже свое возбужденное сознание. Я находил силы останавливать себя и начинать действовать разумно, но окружение подкармливало меня новой порцией доносов и провокаций. Что мне сделали многие из репрессированных? Да ничего. Но четыре миллиона доносчиков требовали удовлетворения собственных страхов и обид. И я позволим им действовать. Эта вина лежит не на мне. Но машину террора запустил я, и остановить ее было практически невозможно. Умирал страшной смертью. Страх загнал меня в мрачный психологический тупик. Боялся собственных врачей, проверенных поваров, свою охрану, ближайшее окружение. Ночью было страшно спать. Во сне ко мне являлись мои жертвы – Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Рыков, ближайшее окружение Ленина. Левушка представал предо мной с ледорубом в голове. Весь покрытый застывшей кровью, смотрел на меня стеклянными глазами, подходил ближе, доставал из своей головы топор и замахивался. Я пытался увернуться, но темные руки остальных тянулись ко мне, хватали за горло и начинали душить. Лежа в кровати задыхался и от страха начинал кричать, но грязные пальцы убиенных ленинцев сжимали мое горло еще сильнее. Чуть поодаль стоял Ленин и укоризненно смотрел в мою сторону. Я звал его на помощь, но его глаза смотрели на меня равнодушно. От боли в горле просыпался. Открывал глаза, мне казалось, в темной комнате ходят какие-то тени – это наверняка наемные убийцы. В ужасе звал на помощь. Прибегала охрана и врач. Я опять пугался. Эти чекисты пришли меня убивать. Врач делал мне успокаивающий укол, и опять становилось страшно: он хочет меня убить. Сколько эти врачи извели людей, я знаю. Лекарство начинало действовать, засыпая, ко мне опять приходили жертвы. Но это было еще не самое страшное. Я вспоминал Царицын, полки, которые неорганизованной толпой в панике покидали свои рубежи. Не мог их остановить, и тут появляется Троцкий, он повернул полки назад. Стоял у дороги видел, с каким выражением они шли в бой и как они смотрели на Троцкого. Но страшнее всего, как они оценивали меня. Всю жизнь не мог отойти от этого унижения. Да, я могучий правитель, повелевал жизнями сотен миллионов и думал, что отношусь к числу избранных, которым смерть не страшна. Но все оказалось проще, я был обычным человеком. Когда умер, много людей собралось у моего тела. Им было страшно остаться без меня. С небес видел, как горюет народ, но думали они не обо мне. А только о себе. Что теперь будет с ними?

Сталин надолго ушел в себя. Он бродил в своих лабиринтах памяти, горько переживая, что все пошло не так, как он мечтал, учась в семинарии. Ведь он хотел свободы и справедливости и для себя и для других. А когда поднялся высоко и стал полноправным хозяином огромной державы, юношеские мечты ушли в прошлое. Он хотел сделать людей счастливыми, но это желание было испорчено холодом души. Справедливость заменила вечная борьба, за непонятно какие-то призрачные ценности. Правитель сидел в глубокой задумчивости, и понял, что надо уходить. Я тихо покинул Сталина, ему хотелось побыть одному. Мне было искренне его жаль. И еще мне стало обидно, что самые, чистые и благородные помыслы часто тонут в непонимании другими наших лучших человеческих качеств.

Я устало шел по дорожке вдоль Кремлевской стены, где похоронены самые великие мои сыновья, те, кому обязан своими лучшими достижениями и даже самим существованием. Тихо склонив голову, прошел рядом с их мемориальными табличками, тепло, вспоминая каждого из них. А сколько людей похоронены на других кладбищах, в братских могилах, в безымянных окопах на полях сражения, где они пали, защищая меня! Сколько моих граждан закопаны во рвах – они были расстреляны сотрудниками НКВД только за то, что в свое время честно сражались на фронтах Гражданской войны, были руководителями и требовали качественной работы от своих подчиненных, потому и написали на них доносы завистливые и трусливые помощники. Сколько крестьян умерло от голода!