Спасти СССР. Инфильтрация

Королюк Михаил Александрович

Вот и еще один плюс обнаружился. В ближайшие десять лет лишний вес мне априори не грозит, можно от души пожрать. Это будет славная охота…

Хлопнула входная дверь: мама умчалась в поликлинику. Самое время выйти на разведку. Сбросил со лба грелку, надел вытянутые в коленях темно-синие тренировочные штаны, майку, нацепил на ноги войлочные тапки и осторожно двинулся к выходу из комнаты.

Первым делом – на кухню. На холодильнике должны быть свежие газеты. Ну вот, прикуп и определился. 15 марта 1977 года, вторник, полтретьего.

На что можно рассчитывать от медицины

при сотрясении мозга? Три дня постельного режима. Среда, четверг, пятница.

Я радостно ухмыльнулся. Просто праздник какой-то, до каникул – на справке. Ха! Не очень-то в школу и тороплюсь.

Довольно насвистывая, огляделся по сторонам. На подоконнике рядком выстроились баночки из-под майонеза. В каждой торчит по луковице, выбросившей вверх дружные зеленые стрелки. В трехлитровой банке с затянутым марлей горлышком медузой висит чайный гриб. Не удержавшись, я налил полстакана светло-желтого, шипящего пузырьками напитка, добавил пол-ложки сахара, размешал. Эх… Давно забытый вкус.

За окном непривычно пустой Измайловский проспект. За минуту, что я вглядывался в заоконье, проехали лишь четыре машины – два бледных, будто выцветших, «жигуля», темно-зеленая хлебовозка и синяя с белой диагональю «почта» – да прогрохотал желтый трамвай с облупившимся штурвалом тормозной колонки на задней площадке. На растяжке поперек проспекта подергивался на ветру красный трафаретный профиль Ленина. Проезжая часть и тротуары на удивление чисты, но фасады зданий напротив выглядят мрачновато из-за накопившейся на стенах копоти и давно не крашенных темных рам. Никаких кричащих вывесок или рекламы, лишь лаконичные: «Вино-Водка», «Булочная» и вдали, ближе к собору, «Диетическая столовая» и «Почта».

Оторвавшись от окна, полез с обыском в холодильник, на котором памятью о прошедшем Восьмом марта маячила в хрустальной вазе осыпающаяся веточка мимозы. Так-с, эмалированный бидон с молоком, пол-литровая банка сметаны, яйца, масленка, сырница, запечатанная зеленой фольгой бутылка с чем-то кисломолочным, кастрюля с уже отведанным супом, ярко-алая чугунная гусятница с тушеной говядиной и поставленный в кастрюльку алюминиевый дуршлаг с откинутыми отварными макаронами подозрительно серого цвета.

Не удержавшись, выудил сметану и протестировал продукт.

– Зачет, – промурлыкал я, довольно облизывая ложку. – А жизнь-то налаживается!

В прихожей быстро провел ревизию шкафа и вешалки. Определить, где моя одежда и обувь, было не сложно – я сейчас сантиметров на двадцать ниже отца. М-да… И вот это придется носить?! Нет, все чистенькое, не вытертое, не заштопанное, но все такое… такое… простое и безыскусное. Как с китайского рынка десятилетней давности. Закрыл дверцу шкафа и удрученно вздохнул. Придется привыкать. Одна надежда на то, что на общем фоне не буду выделяться в худшую сторону. Насколько помню, я еще неплохо одевался.

В комнате родителей только огляделся. В конце концов, ничего нового я там не увижу, только хорошо забытое старое. Телевизор «Рекорд» на тумбочке бара, недавно купленный чешский гарнитур с темными полированными поверхностями, пара кресел, журнальный столик и застеленная тахта. За стеклянными дверцами серванта громоздятся хрустальный сервиз и другая посуда – эдакая выставка достижений семейного хозяйства. И книги, книги в большом количестве – обязательный атрибут «приличной» квартиры. Чем больше книг, тем она приличнее. Справедливости ради надо заметить, время покупать книги «для мебели» еще не пришло: все приобретенное честно читалось всей семьей.

Добравшись до трюмо в прихожей, смог наконец спокойно себя оглядеть. Из зеркала на меня внимательно смотрит длинноногий подросток. И что я комплексовал из-за оттопыренных ушей? Ни фига не оттопырены, нормальные груздочки.

Густые темно-русые волосы непривычно длинны, никаких признаков будущих залысин. Надо что-то сделать с прической, отвык я от патл, почти целиком закрывающих уши. Конечно, помню, что мода такая была, и за право носить каждый дополнительный сантиметр волос происходили Фермопилы, но, может быть, мне в этой битве капитулировать?

Прямой лоб, чистая кожа. Слава богу, юношеские прыщи никогда не являлись моей проблемой. Брови… Я погримасничал немного: брови легко заламывались выразительным домиком. Неплохо.

Глаза серовато-зеленоватые, неравномерной окраски, с прямыми, как стрелки, неяркими ресницами. Смотрят серьезно и немного исподлобья. Нос как нос, обычный. Не большой, не маленький, не картошкой и не вздернутый, без горбинки.

Губы… Губы хорошие – девушкам нравились, а подбородок они называли решительным. Вспомнив о девушках, я мечтательно заулыбался и решил не привередничать. Внешность в мужчине – не главное, лишь подспорье. Оно у меня есть, и ладно. Отодвинулся и окинул себя взглядом еще раз.

«В целом приличный материал, жить можно», – решил я, направляясь назад в свою комнату.

Добрался до письменного стола и начал рыться в ящиках в поисках фотоальбома. Предстояло восстановить в памяти лица друзей, подруг и учителей, попытаться вспомнить их имена… Альбом нашелся в итоге не в ящиках, а на боковых полках. Я сдул с него пыль и направился к кровати, по дороге сбросив в кресло одежду.

Забился под одеяло и свернулся клубочком, пытаясь согреться. Немного подташнивало, слегка знобило, усилилась головная боль. Все же шмякнулся об стенку солидно, действительно не помешает полежать пару дней. С этими мыслями начал расслабляться, и тут меня осенило, да так, что застонал:

«Шестидневка, мать ее! Здесь же суббота – рабочий день в учебных заведениях. – Я еще раз мысленно пересчитал дни недели. – Значит, в субботу мне в школу…»

В задумчивости потрогал заклеенную лейкопластырем шишку. Ну ничего не поделаешь, надо опять выползать из норы. И я закружил по комнате в поисках портфеля. Ага, вот он, почему-то между столом и стеной.

Устроившись поудобнее в кровати, извлек из портфеля дневник и чуть покачал им в воздухе. Интуиция подсказывала, что я сейчас узнаю о себе много нового и интересного. Опасливо открыл. «Почерк – как кура лапой» – обо мне. Как же, помню, но не думал, что все было так ужасно. Корявые буквы разной высоты пьяно шатались в строю, словно революционные матросы после экскурсии по винным подвалам Зимнего.