Спасти СССР. Инфильтрация
Шрифт:
Красными чернилами крики души: «Качался на стуле», «Опять качается на стуле», «Пришел без сменной обуви»… Что значит «плевался на перемене!»? А, жеваной бумагой из трубочек. Интересно, а в меня тоже… плюются?! Что-то я не уверен в своей способности перенести подобное без ответного членовредительства…
Ладно, будем решать проблемы по мере их поступления.
Полез в конец дневника. «Тройки» и «четверки» в четвертях по английскому, русскому и литературе, рисованию и труду. Да, писателем или художником мне не быть…
Пролистал до текущей недели. В субботу меня поджидают геометрия, химия, физкультура, английский и биология, потом классный час.
Отложив дневник, взялся за учебники. Что хоть учим-то в этом сезоне?
Отлично, по биологии – анатомия и физиология человека. Я радостно фыркнул, верхнее медицинское мне в помощь. По химии – неорганика. Сверившись с изредка встречающимися в дневнике заданиями, определил изучаемые в третьей четверти темы: галогены и группа кислорода. Ха-ха, всего тридцать страниц в учебнике, за час вспомню.
– Эту неприятность мы переживем, – немузыкально напел я и с тревогой взялся за учебники по геометрии и алгебре.
Ы-ы-ы… Как чувствовал! Теоремы косинусов и синусов, вписанные и описанные многоугольники, квадратные уравнения. А слова-то какие! Дискриминант, теорема Виета, разложение квадратного трехчлена. На последнем я хихикнул, потом взгрустнулось. Может, в школе я это и сдавал в свое время на «пять», но сейчас к такому подвигу не готов категорически.
– Что ж вы, товарищ Барсуков, – ласково говорю обложке, – такой курс написали сложный-то?
Шутки шутками, но светит мне все каникулы изучать алгебру с геометрией заново…
С русским еще хуже. «Сложноподчиненные предложения с придаточными обстоятельствами степени и образа действия», «сложноподчиненные предложения с придаточными обстоятельствами следствия, цели и сравнения». Это же филология, в восьмом-то классе… Ужастик. Что-то мне видится неправильным в обучении детей грамоте через тонкое знание морфологии языка. Верно Алла Борисовна спела: «Нынче в школе первый класс вроде института», святая истина.
На таком фоне программа по физике выглядела стройной и лаконичной: второй и третий законы Ньютона, закон всемирного тяготения, момент силы, закон сохранения импульса. Готов за день выучить.
Итак, алгебру и русский придется восстанавливать на каникулах. Грустно, девушки. Кстати о девушках… Нет, стоп, поручик, первым делом – самолеты. Я волевым усилием сначала отогнал горячащие мысли о непотребном на задний план, а потом и вовсе выкинул их из головы. Сейчас есть задача поважнее.
Откинувшись назад, задумался. За неделю каникул, конечно, начитаю всю программу года по всем предметам. Все-таки учиться – тоже навык, и если у школьников он еще недоразвит, то к окончанию института отполирован до блеска. Как езда на велосипеде – если уже научился, то не разучишься.
А вот суббота меня напрягает. Может, аггравировать симптомы? Опасно, можно загреметь в больницу, чего категорически не хочется. Ладно, биологию я и сам могу вести, химия страха не вызывает, геометрию придется выучить – в конце концов, там всего сорок страниц. Осилю за три дня. А вот с английским надо что-то придумывать, там могу проколоться на слишком хорошем знании, и объяснить это будет сложно.
Вздохнув, сложил учебники в портфель и взялся за изучение прихваченной с кухни стопки газет. «Правда», «Красная звезда», «Советский спорт» и недельной давности «Литературная газета». Сверху – вырезка из какой-то газеты с программой телепередач. С нее и начал.
Итак, сейчас идут «Отзовитесь, горнисты». Затем в течение получаса будут идти, хм, «Рассказы о ПТУ». Нет, спасибо, не надо… Дальше целых полтора часа классической музыки: сцены из опер Скрябина, Мусоргского и Глинки. В прайм-тайм… Обалдеть. В двадцать один – «Время». Потом фильм о Мравинском – и все, конец передач по первой программе.
Да, негусто. Интересно, это осознанная политика, чтобы люди у телевизора не жили, или власти на самом деле не понимают, как с толком использовать такой мощный ресурс? Вот и первая тема на обдумывание.
Я потянулся к «Правде», и тут в коридоре резко затрезвонил телефон.
– Алло.
– Ну что, поел? – решительно раздался из трубки незнакомый девичий голос и продолжил, не дожидаясь моего ответа: – А я стрижку сделала, завтра увидишь. Под Мирей Матье. Как ты думаешь, мне такая идет?
Началось! Мгновенно взмокнув, я поволок телефон в комнату, на ходу лихорадочно перебирая в уме варианты ответа. Версия, что кто-то перепутал номер, не принимается.
– Ну если ты споешь так же, как она, то даже короткий «ежик» будет неплохо смотреться, – осторожно забросил я ответ.
– А? Короткий «ежик»? А это идея… – В трубке колокольчиком разливается смех. – Эриковна заикой сделается, меня увидев.
– Да, популярность будет тебя преследовать. Не будешь знать, куда от нее спрятаться, – подтвердил я, пиная зацепившийся за край двери телефонный шнур.
– Сейчас, погоди, я час заварю… А то еще не ела после школы…
Смутные подозрения начали оформляться в гипотезу. Да, этот голос я не слышал тридцать пять лет, но интонации припоминаю. Да и кто еще мог мне так звонить?!
Это Света Зорько. Умненькая, веселая и некрасивая девочка, по какой-то неведомой причине избравшая меня в восьмом классе в качестве объекта любви и сохранившая верность своему выбору до конца школы. Потом пути-дорожки разошлись, и я с облегчением выдохнул. По слухам, Зорька вышла замуж и родила сына. В школе мне, к счастью, удавалось удерживать ее на расстоянии вытянутой руки и даже чуть дальше, но нервов на это ушло немало.
– Слушай, – начинаю я вкрадчиво, – у меня тут неприятность.