Спасти СССР. Манифестация II
Шрифт:
Пахнувшая хлоркой вода пробрала до самых печенок, а «Чемпион» будто нарочно мучал тело зябкими касаниями струй. Затем смилостивился, подпустил тепленькой. Жестко прошелся мочалкой, и вылез, отфыркиваясь.
Полотенце в пятнах от кетчупа… Ничего, алкашу и такое сгодится…
Федор Дмитриевич с трудом отыскал на полке в шкафу чистые «треники». Пузыри на коленях, но дырок нет, и ладно. Тесноватая тельняшка дополнила наряд. Ну, для хрестоматийного образа пропойцы лучше подошла бы заношенная майка, но и так сойдет. Станиславский
Подумав, «Чемпион» прошел в полупустую комнату, занятую единственным сервантом, и взял с полки маленькую плоскую бутылочку. Плеснул в рюмку ровно полста грамм, и выкушал.
Благородный напиток согрел нутро. Молоточки в висках застучали чаще, но это ничего – выходить из запоя надо умеючи.
«Опыт есть», – поморщился агент.
Глянув в зеркало, он аккуратно зачесал мокрые волосы, и бочком шагнул в чулан, плотно прикрывая дверь. Рука по привычке нашарила выключатель, и густой красный цвет заполнил тесную фотолабораторию. Сразу же зашелестела вентиляция – всё по уму.
Проявка фотопленки давно превратилась в некий ритуальный процесс, не требующий усилий мысли. Руки сами наводили растворы и качали бачок, а память возвращала давешние моменты…
…Андрея Соколова он искал, да подлавливал недолго. Правда, пришлось тащиться аж на Звездную, где объект кого-то навещал, зато прическа у него, что надо – «канадка». Простая и дешевая стрижка – уши с любого ракурса видны.
А вот с Шуриком Смирновым пришлось повозиться – зарос, как хиппи! Снимок получился лишь на второй день, на пруду у Политеха, где отрок купаться изволил. Волосы облепили его голову, как водоросли, а оттопыренные лопушки – наружу.
Развесив пленки сушиться, Федор Дмитриевич постоял немного, слушая, как «кадры» шелестят – и резко вышел вон, хлопнув дверью.
Воскресенье, 10 сентября. Позднее утро
Ленинградская область, станция «Сиверская»
– Подкапывать надо уметь… – покряхтывал дядя Вадим, всаживая заступ сбоку от засохших плетей спутанной ботвы, приподнимая и встряхивая кустик на весу. Желтые клубни просыпались в рыхлую землю. – Тут главное – черенок не сломать от усердия! Хе-хе…
Томин папа молча пыхтел на соседнем рядке, а мама Люба с Томой в простеньких «дачных» нарядах трудолюбиво собирали картошку.
– Дю-юш! – разнесся зов, и я поспешил на подмогу.
Тома стояла на коленках в приятном ракурсе, и тыльной стороной ладони в нитяной перчатке терла щеку.
– Комар? – спросил я, подхватывая полное ведро.
– Ага…
– Вот гад!
Любовь Антоновна жизнерадостно фыркнула:
– Зато похудеешь!
– Не надо ей худеть! – нарочито всполошился я, шагая. – Вы что?
– Правильно, правильно, – заворчала бабушка, бочком спускаясь
– Ой, ну ты как скажешь! – зарделась Тамара.
Улыбаясь, я опорожнил ведро, рассыпая урожай корнеплодов по дырявому брезенту. Ничего, так, накопали – мешка два тут точно сохло. И картошечка какая – «премиум»! «Гороха» мало, и гнилой почти не видно…
– Дюш!
Бегом, сунув Томе пустую тару, я ухватился за скрипучую дужку полного ведра мамы Любы – тяжелого, зеленого, в черных пятнах отбитой эмали и с расколотой деревянной ручкой, обмотанной синей изолентой.
Папа Томы, отдуваясь, держа лопату на отлете, как царский посох, потянул с головы белую мягкую кепку с оранжевым козырьком, и утер ею лоб. Волосы, что обрамляли лысинку смешным русым венчиком, встопорщились влажными иглами.
– Уморился? – спросила Томина мама, неутомимо кидая картошку в звонкое ведро.
– А давайте я покопаю!
Улыбаясь, отец семейства протянул мне орудие труда.
– Доверяю!
Я по-молодецки шаркнул лопатой, и выжал черенок – земля вспухла, рассыпаясь комьями и клубнями.
– Па-па! – сориентировалась Тома.
– Иду! – бодро ответил новый носильщик, и ухватил дочкино ведро.
И тут громкий бабушкин голос едва не сбил его трудовой энтузиазм:
– Обедать!
Томин папа замешкался, готовый подчиниться старшему поколению, но дядя Вадим внес коррективы:
– Сейча-ас! Рядок только докончим!
И просыпались сухие клубни на брезент, иллюстрируя разочарование, и вернулось опустевшее ведро Томе, и потянулась рука за маминым, полным и тяжелым…
А я, чувствуя катышки земли, набившиеся в кеды, продолжал мужественно подкапывать. До конца рядка еще далеко…
* * *
Разваренные клубни сахаристо сверкали на изломе. Кусочки масла замедленно таяли, сливочно оплывая, а легкий парок доносил запах покрошенного укропа, перебивавший сытный картофельный дух.
Помыв руки в бочке, я присел за стол – и наслаждался живым натюрмортом. По овальному блюду разлеглась жирненькая селедочка, распластанная на солидные куски. Окропленная подсолнечным маслом и каплей уксуса, обложенная хрусткими колечками лука, она добавляла свой пряный аромат в общую симфонию трапезы.
Даже полбулки «Орловского», свежего, купленного на станции еще тепленьким, вплетали в общий шлейф хлебные, чуть квасные, маслянистые нотки.
Воистину, самая простая пища – самая вкусная!
Я прислушался к голосам, доносившимся с гулкой веранды. Томин папа, большой любитель спорить «о политике», негодовал:
– Мы этим китайцам столько помогали, целые заводы строили даром! А сколько чертежей передали?! А они теперь с американцами сговариваются… Отблагодарили, называется!
Посмеиваясь, порог переступил Вадим Николаевич.