Спец
Шрифт:
Она подняла голову и, размазав по щекам слезы, посмотрела на незашторенное окно, в которое пробивался косой луч осеннего солнца. Но вместо окна пред ее глазами стояла картина медленно уходящего Виталия. Она постоянно вспоминала свои слова, сказанные ему тогда у «Горизонта», и его фигуру, размытую ее слезами, медленно, страшно медленно уходящую от нее. Он уходил навсегда. Ирина знала, он не вернется. Она сделала выбор, он принял его, повернулся и ушел, ушел из ее устроенной, ровной, размеренной, но такой тусклой и приторно скучной жизни.
Да, она сделала выбор, но что она
В этой жизни ДО у нее было все, о чем только можно было мечтать. В детстве дорогие игрушки, красивы платья, в юности фирменные шмотки, норковые шубы, драгоценности, полное незнание, что такое бижутерия и зачем, собственно говоря, она нужна, французские духи и косметика, шикарные блестящие машины и впереди безбедная, беззаботная, обеспеченная жизнь.
А потом появился он, и началась жизнь ПОСЛЕ, в которой было все, что было и в жизни ДО, но плюс еще и любовь, которой до встречи с ним она не знала. Конечно, ей нравились мальчики, она заигрывала с ними, они за ней ухаживали, ей это доставляло удовольствие, тешило ее самолюбие. Но что такое любовь, она поняла только после встречи с ним. А любовь, как оказалось, приносит не только радости и сказочные удовольствия, но и проблемы, и переживания, и боль.
Ее любовь не вписывалась в ее мир, ее любовь имела иной социальный статус. И она, будучи девушкой неглупой, в полной мере отдавала себе отчет в том, что когда-нибудь настанет момент, что придется выбирать. Момент этот она ждала и страшилась его. Она знала, не могла не знать, что существует еще и другой мир, мир обычных людей, где считают рубли до получки, живут в коммуналках и ездят на автобусах. И тот другой мир был для нее как страшилка, которой пугают детей, чтобы они слушались родителей.
Момент выбора наступил неожиданно, там, в скверике у «Горизонта». И Ирина, за которую решали всегда родители, сама она решала только, какое надеть платье и какие к нему нужно серьги, вдруг оказалась перед сложной дилеммой: ОН или ВСЕ.
Она испугалась, спасовала и выбрала привычное ВСЕ.
Теперь она сидела на кухне, смотрела на молчавший телефон, плакала и запоздало понимала, что это ВСЕ без НЕГО не стоит и ломаного гроша. Взгляд ее упал на диван, на нем лежал календарь, сделанный из их с Виталием фотографии. Она тяжело встала и пересела на диван. Долго смотрела на фотографию, потом взяла календарь в руки и прикоснулась пальцем к изображению любимого, словно ощущая тепло, от него исходившее. Она, не зная того, в точности повторила жест Виталия, тогда после стрелки с Шустрым, когда он сидел в «Челленджере», рассматривал календарь и вел пальцем по ее фотографии, ясно ощущая тепло, от нее исходившее.
Отложив календарь, она посмотрела на телефон и уже знала наверняка, что все равно позвонит, все равно поднимет трубку и наберет родной номер, но в нерешительности оттягивала этот момент. Ей было страшно. Это был страх маленькой птички, которая всю жизнь просидела в золотой клетке, даже не помышляя о свободе, и вдруг увидела, что дверь клетки открыта и за ней сияет солнце, зеленеет лес, летают другие пичужки, но здесь, в клетке, стоит ее всегда полная кормушка. Птичка смотрит на открытую дверь, на кормушку и не знает, что ей делать.
Наконец птичка встала, вытерла слезы, привычным жестом откинула назад растрепанные волосы, подняла трубку и набрала до боли знакомый номер.
— Виталя…
— Ну зачем ты позвонила, — с нескрываемой болью в голосе говорил Виталий, не глядя на нее, — я уже начал привыкать к мысли, что тебя у меня больше нет.
Они сидели в его черном «Марке». После ее звонка с просьбой о встрече он долго не решался приехать, но чем ближе подходило время к назначенному свиданию, если его можно было так назвать, тем больше начинал понимать, что все равно приедет. От возможности увидеть любимую, услышать рядом ее голос он не мог отказаться.
— Я не могу… Я жизни не могу представить без тебя, — слова Ирины выбивали его из колеи, но он старался не поддаваться чувствам и оставаться спокойным.
— Почему ты тогда его выбрала?
— Я не выбирала… У меня тогда другого выхода не было… Как сказать так… Он заставил меня, — неуверенно ответила Ирина.
Тогда, сидя на лавочке возле «Горизонта», она действительно была уверена, что выбора у нее нет, сейчас она была уже не так в этом убеждена.
— Силой что ли? — спросил Виталий и внимательно посмотрел ей в глаза.
— Нет, — ответила она и, потупив глаза, продолжала, — он бы родителям все рассказал… прямо сразу…
— Почему ты так боишься родителей? Ты ведь уже взрослая.
— Я не боюсь, просто… — она запнулась и дальше говорить не стала.
Она не знала, что говорить, как объяснить ему, если она даже себе боится в этом признаться. Ирина просто опустила голову и нервными движениями разглаживала складки на юбке.
— Понятно! Привыкла к роскоши, боишься потерять ее, — жестко проговорил Виталий.
— Ну, что ты! Как ты можешь так говорить?! — слабодушно возмутилась Ирина, понимая, как он недалек от истины.
— Могу! — сказал Виталий, не щадя ее чувств. — Ты же смогла отказаться от меня.
— Перестань, — простонала она и, уткнувшись лицом в его плечо, заплакала.
Она тихо плакала, как плачет ребенок после сильного испуга, нашедший, наконец-то, потерянную маму, плечи ее вздрагивали, светлые волосы рассыпались по его плечам и груди, руки ее крепко обнимали его, будто она боялась, что он опять исчезнет и она снова останется одна.
От слез рубашка на плече стала мокрой. И по мере того как намокала рубашка, сердце Виталия оттаивало. Не многие могут вынести женские слезы, тем более слезы любимой. А он любил ее, и в этом было и его счастье и его беда.
Он смотрел на вздрагивающие обнаженные плечи, такие милые и такие родные, и душа его наполнилась теплым, нежным чувством. Та пустота, в которой он жил последние дни, вдруг куда-то исчезла, и жизнь вновь обрела смысл. Он обнял ее, прижал к себе и, гладя ее растрепанные волосы, сказал: