Спецхранилище. Дилогия
Шрифт:
На нижнем ярусе путь нам преградила огромная дверь, судя по всему, морозильной камеры. Вот что урчало под ногами! Прежде чем Фомин распахнул ее, подсознательно я уже понял, что увижу внутри, хотя продолжал не верить.
Мы вошли в железную, покрытую инеем комнату. Посреди нее на хирургическом столе лежало белое бескровное тело. У тела не хватало левой руки, видимо оторванной: из-под асбестовой кожи плеча торчали мышцы и сухожилия. Правая рука, вытянутая вдоль туловища, заканчивалась четырьмя тонкими пальцами. Ноги худые, журавлиные, одна согнута под неестественным углом. Голова в верхней части черепа крупная, нижняя
Я оглядывал последний объект спецхрана с некоторого расстояния. В голове крутилось: «Этого не может быть! Не может быть!» Подойти к хирургическому столу, как это сделал Фомин, желания не возникло в принципе. Единственное, что хотелось выяснить: есть ли у него что-нибудь на месте пениса? Я перевел взгляд на низ живота. Ничего особенного там не оказалось, один безволосый лобок. На теле вообще не росло ни волоса.
– Этот последний, – прогудел Фомин из-под респиратора. – Инвентарный номер ноль-ноль– семь. Наш Джеймс Бонд. В описи значится как «человек с многочисленными врожденными уродствами». Но ты не обманывайся, это название для любопытных. Помни о том, что я говорил наверху.
Глазницы гуманоида были огромными. Из-под полуопущенных век выглядывали остекленевшие белки. Именно при взгляде на огромные глазницы мои представления в корне переменились. Когда тебе показывают тело и ты уверен, что ни одно уродство, ни одна мутация не могут привести к подобным деформациям плоти, – представления в корне, знаете ли, меняются.
Майор Фомин прошелся возле стола с невозмутимым видом. В морозильной камере он чувствовал себя непринужденно, словно спустился в подполье набрать картошки. Меня же начало мутить. Я старался не подавать виду (смеяться давно перестал), но ситуация могла закончиться блевотиной в респираторе.
Признаться, я многое повидал на своем веку и не терял хладнокровия в самых критических ситуациях. Но при виде нечеловеческого существа на хирургическом столе моя физиология почувствовала себя крайне неуютно. От приплюснутых замороженных останков тянуло непонятной жутью, я не мог объяснить свое чувство. Гуманоид был мертв больше двадцати лет, его грудная клетка вскрыта патологоанатомом, а внутренности, вероятно, вытащены, погружены в формалин и хранятся где-то отдельно в баночках, но в то же время от него разило чем-то ненормальным и чужим. Находиться рядом с этим было выше человеческих сил. По крайней мере моих.
– Почему об этом молчат? – выдавил я сквозь зубы.
– Отчего ж молчат? Некоторые газеты много об этом пишут. Только никто не верит… – Фомин взглянул на меня. – Ты живой ли, Валера?
Под ручку он вывел меня из бетонных подземелий на свежий воздух. Я опустился на травку, подставив лицо мягкому ветру, наполненному запахами сена и речной прохлады. Пока я приходил в себя, Фомин запер внешнюю гермодверь на навесной замок, оставил оттиск пломбы на лепехе из пластилина, фиксирующей конец кордовой нити. Потом подошел ко мне, на ходу свинчивая пробку с фляги. К полевым запахам добавился новый, остро пахнущий ингредиент.
Заскорузлые пальцы майора поднесли к моему лицу наполненную до краев винтовую пробку. Мне очень хотелось ее взять, но я покачал головой:
– Спасибо, не надо.
– Что
– Не пью.
– В завязке, что ли?
Я предпочел не отвечать.
Фомин без стеснения оприходовал предложенную порцию. Крепко навинтил пробку на флягу.
– Ты молоток, хорошо перенес. А я прямо в маску блеванул, когда Захарыч, мой предшественник, показывал объекты в первый раз. Но потом ничего, привык. И ты привыкнешь.
– Значит, это мне охранять? Гребаные обломки НЛО и Джеймса Бонда?
– Там в кладовках на первом ярусе еще барахло разное. Электронные приборы для лабораторных исследований, средства радиационной защиты…
– Не будем смотреть. Я тебе верю.
Фомин опустился рядом со мной на траву. Некоторое время мы просто сидели, глядя на реку сквозь ряды колючей проволоки.
– Работка не блеск, но привыкаешь, – сказал он со вздохом. – Знаешь, что хуже всего? Рассказать никому нельзя. Хотя под водку и в хорошей компании очень хочется. Охраняй периметр – и все будет нормально. Сюда не лазают, знают, что у охраны карабин имеется. Единственные, кто слов не понимают, это зайцы – самые злостные нарушители. Кроме академиков, иногда с проверкой появляются из нашего «Вымпела», но это совсем редко. На моей памяти два раза и было.
Он все это рассказывал, а я слушал его одним ухом, не в силах поверить, что еще десять минут назад был счастливым человеком, не знавшим, что скрывает бункер. Теперь меня лишили уверенности, спокойствия, сна, а также других прелестей, свойственных нормальным людям, с которых не брали подписку о неразглашении.
– Возникнут проблемы с вентиляцией – звони в Институт, чтобы присылали людей для ремонта. – Он вручил мне обшарпанный мобильник «Нокиа». – Это наш служебный телефон. Там в памяти забито несколько полезных номеров… Если электричество отключится, сперва запусти дизельный генератор, чтобы холодильная установка не встала, а после звони на Коровьинскую подстанцию и матюгайся, чтобы немедленно дали электричество. Будут резину тянуть – угрожай, что позвонишь в ФСБ, они этого боятся. По поводу остального в инструкциях расписано, почитаешь.
– Типа, где здесь заросли клюквы и когда собирать грибы?
Фомин опять затрясся от смеха.
– Слава богу, в себя пришел, – сказал он, хлопнув меня по плечу.
– Да я и не уходил.
Когда мы возвращались через плац к караулке, Фомин неожиданно посерьезнел, вспомнив о чем-то.
– Забыл рассказать еще кое-что важное. Короче, это… Не спускайся часто в бункер. Первое время жуть как хочется глазеть на вещицы, которые там лежат, но лучше этого не делать.
– Почему? – спросил я. Жизнь во мне снова начала пробуждаться. Свежий воздух подействовал ободряюще.
– Захарыч рассказывал, мой предшественник – кстати, тоже капитан. Он служил на спецхране, когда здесь исследования шли. По его словам, в конце восьмидесятых в этом бункере сошел с ума ученый.
Я превратился во внимание.
– Двое их было в смене, – продолжал майор-ракетчик, – несколько лет работали вместе, товарищи, что ли. По крайней мере оставались ими до тех пор, пока один из них не притащил из дому обрез и не высадил другому мозги. После этого ногтями выцарапал себе глаза. Когда его спросили, дескать, чего ты, урод, наделал, он ответил, что никак не мог увидеть Сияющее Великолепие.