Специальные команды Эйхмана. Карательные операции СС. 1939—1945
Шрифт:
«И в ваших разговорах никто не упоминал о евреях?»
«Нет, мы говорили совсем о других вещах».
У каждого, кто знал историю Биберштейна, такие заявления вызывали всплеск недоверия, но было недостаточно всего лишь предполагать, что какой-то факт не заслуживает доверия. Необходимо было проверить, можно ли полагаться на свидетельства подсудимого. Это является обязанностью главного судьи по нормам, принятым в европейском судопроизводстве, и главный судья, как уже говорилось выше, должен выявить факты и углубиться в мотивы, которые стоят за определенными ответами, чтобы дойти до истины. Я посчитал необходимым допросить Биберштейна, чтобы определить, до
«Могли бы вы ответить точно, да или нет?»
«Насколько я знаю, я ни разу не делал этого. Иначе я бы вспомнил такой случай».
«Вы избрали неверную форму ответа. Вы сказали, что не помните об этом. Это не исключает возможности, что вы все-таки отправляли туда кого-то».
«Я хотел бы исключить такую возможность».
«То есть теперь вы говорите, что точно не отправляли никого (в лагерь)?»
«Конечно, это очень сложный вопрос. Я должен был подумать об этом, и на это требовалось время. Я уже думал об этом и ничего подобного не вспомнил. Это значит, что я никого туда не должен был отправить».
«Итак, можете ли вы определенно заявить, что никого не направляли в концентрационный лагерь и не давали такой рекомендации своим коллегам?»
«Я повторяю, что не помню ни одного такого случая».
«Значит ли это, что вы никого туда не направляли?»
«Да».
«Почему же вы с самого начала не заявили об этом прямо, а вместо этого поставили нас перед необходимостью задавать все эти вопросы для того, чтобы наконец добиться от вас ответа? Почему сначала вы сказали, что не помните?»
«У меня не было для этого особых причин. Я просто хотел быть точным».
«А сейчас вы точны?»
«Я думаю, что да».
«Хорошо, тогда скажите нам точно, имели ли место или нет случаи за весь тот год, когда вы возглавляли службу в отделении тайной полиции, чтобы вы рекомендовали отправить кого-либо в концентрационный лагерь?»
«Насколько я знаю, нет».
«Мы опять возвращаемся к тому, с чего начали».
Если ответы Биберштейна, делавшие его невинным, как агнец, в вопросах об отправке людей в концлагеря, выглядели подозрительно, то ответы на вопросы о том, как он выполнял свои обязанности на посту начальника отделения гестапо, были как минимум «поразительно странными». Помня о том чудовищном отношении сотрудников гестапо ко всем, кто осмеливался подать голос, выражая оппозицию нацистскому режиму, я спросил Биберштейна, что бы он предпринял, будучи шефом гестапо, если бы узнал, что кто-то в его районе заявил, что надеется на проигрыш Германии в войне, потому что эта война была несправедливой?
Тоном снисходительной учительницы Биберштейн ответил: «Я бы попросил этого человека зайти ко мне и вынужден был бы попросить его держать свои взгляды при себе, то есть я просто предупредил бы его».
Позволив подсудимому извлечь пользу из этого эпизода, будто бы кто-то теперь начал сомневаться, что в арсенале офицера гестапо есть другие методы, помимо удара по голове тому, кто осмелится усомниться в том, что Германия не завоюет весь мир, я перешел к более сложному вопросу: «Вы идете домой из вашего управления. Вдруг кто-то подходит к вам и рассказывает, что случайно подслушал, как
Он ответил: «Я не думаю, что кто-то мог бы так поступить».
Я парировал: «Ну, давайте допустим, что кто-то все-таки смог. Иногда происходят и необычные вещи».
Но и здесь Биберштейн предпочел оставаться в роли заботливой учительницы: «Я бы сказал такому человеку: «Не говорите мне об этом. Оставьте это при себе. Успокойтесь!»
Поскольку было очевидно, что Биберштейн решил изображать из себя самого снисходительного и внимательного начальника гестапо, какого можно было только себе представить, я решил сделать гипотетическую ситуацию еще более напряженной: «Хорошо, давайте пойдем немного дальше. Допустим, что остановивший вас по дороге домой человек заявляет: «Я только что узнал о заговоре с целью убить Гитлера. Я слышал, как несколько человек говорили об этом. Я знаю дом, где они собираются. Я видел, как в тот дом заносили бомбы, и хотел бы рассказать вам об этом, господин Биберштейн». Как бы вы поступили тогда?»
Но даже это не помогло разбудить в сердце Биберштейна спящего льва. Он ответил: «Я бы сказал ему: «Идите к дежурному полицейскому и расскажите ему об этом».
«А сами вы не стали бы ничего предпринимать?»
«А что я мог бы предпринять? Я не знал бы, что делать. У меня не было на этот счет указаний полиции».
Тогда я подвел итог: «Значит, вся ваша великая деятельность заключалась в том, чтобы сохранять спокойствие, оставаться невидимым и избегать людей, которые могут рассказать вам о заговоре против Гитлера. И так вы вели себя круглый год».
«Да. Я не вполне понял, что вы имели в виду под этим заговором против Гитлера? Я ответил, что, если бы случилось что-то подобное, я бы направил человека, который подошел ко мне, писать заявление в полицейский участок. Там этой информацией заинтересовались бы».
«А вам она была бы неинтересна?»
«Нет. Когда я говорил «идите в полицию», то это было все, что, по моему мнению, я мог сделать, так как я не могу арестовывать людей».
«И вы бы пошли домой с чувством выполненного долга и полностью удовлетворенный тем, что выполнили свой долг перед фюрером?»
«Да. Этим человеком занимались бы полицейские. Я не занимался тем, что является обязанностью полиции».
Несмотря на то что Биберштейн был слишком деликатным человеком, чтобы отправлять кого-то в концлагерь, и обладал слишком всепрощающим характером, чтобы арестовать кого-либо, кто готовил заговор против Гитлера, каким-то образом случилось так, что он не находил для себя сложным несколько умерить свои чувства, когда дело касалось того, чтобы дважды лично присутствовать на казни, наверное, для того, чтобы насладиться впечатлением от вида убийства людей.
«До того как вы лично посетили места проведения казней, эта процедура не вызывала у вас отвращения?»
«Конечно нет, ваша честь, ведь раньше мне никогда не приходилось наблюдать за казнью».
«То есть для того, чтобы понять, что казнь задевает ваши чувства, вам пришлось понаблюдать за ней лично?»
«Да. Я хотел знать, как это на меня подействует».
Биберштейн не просто присутствовал на казнях. Они осуществлялись под его руководством. Он подписал множество смертных приговоров, но, как он сам настаивал, никогда не делал этого, не убедившись предварительно в том, что обвиняемый достоин своей участи, для чего проводились расследование и суд.