Спецкор. Любовь и тигры
Шрифт:
Ну что ж. Оставалось только защищаться, а лучшая защита, как известно — нападение.
— Спасибо за лошадей, я была очень тронута твоим подарком.
— Ну что ты, — он все же немножко смутился, — ты была моей лучшей ученицей, и ты так их любила…
— Потом я узнала, — перебила я бывшего тренера, — что ты продал их матери очень дорого. И благодарность моя излечилась, как и чувства к тебе. Их не осталось, Глеб.
— Не смеши, я не знал, куда деваться от твоей любви. Разве такое забывается у вас, девчонок?
— Так ты знал? Знал до того,
Он нахмурился и надменно вскинул голову:
— Полегче, принцесса!.. Ты никогда не была ни бедной, ни несчастной! Ты всегда получала на блюдечке всё, чего хотела! Стоило только раскрыть во всю ширь свои прекрасные зеленые глазки и посмотреть так особенно, как только ты умела, и все шли у тебя на поводу! — сколько презрения и злости вдруг прорвалось в его голосе.
— Какая чушь! Это я выполняла любое твое желание, я бегала ради тебя по всяким поручениям. Не передергивай!
— Ты и тогда была гордячкой, слова не скажи. Ты придумала любовь ко мне. И я пользовался, потому что иначе с тобой было нельзя. Да если хочешь знать, это твоя мать заплатила мне, чтобы я уехал. И я потерял всё! А мне дорога была моя жизнь на Земле и моя работа. И всё это из-за тебя, принцесса…
— Заплатила? — Боже, сколько еще откровений я сегодня услышу?! Только напрасно он пытается очернить мать — иллюзий по ее поводу я не испытывала уже давно. А вот ее поступок с Глебом по-настоящему удивил. Как же она, должно быть, переживала за меня, маленькую идиотку! Макаров все ждал ответа, и я оторвалась от неожиданно нежных мыслей о маме. — И ты что, не мог отказаться?
— От таких денег не отказываются, — вспыхнул он.
— О! Вот оно что! Жаль, что я не знала этого раньше, — даже голос мой смягчился, и я с удивлением увидела надежду во взгляде Глеба. Поняла, что нежность к далекой матери он принял за раскаяние по отношению к нему.
— А если бы знала? Теперь ты понимаешь, как я был унижен? Можешь понять, во что превратилась моя жизнь?
— Если бы знала, — как можно ровнее ответила я, — расцеловала бы свою маму за такой мудрый поступок. Подумать только, так любить свою дочь, что всё увидеть и не пожалеть сил и средств, чтобы избавить меня от такого опасного человека!
— Да ты… — его лицо пошло пятнами. В нем даже сдержанности никакой не осталось, когда он выругался сквозь зубы.
Я не успела прийти в себя от замешательства, а Глеб уже снова говорил спокойным, чуть ли не светским тоном:
— Давай забудем прошлое и начнем все заново! На этой планете у тебя новая жизнь и мы можем снова стать друзьями. Ведь у тебя пока не так много знакомых и я могу тебе быть полезен. Тебе понравится сафари, вот увидишь! Сейчас мы едем к одной долине, ветер удачный, там пасется стадо оленей, крупнее, чем на Земле, впрочем, вряд ли тебе приходилось видеть Земных. С коптера сообщили, что стадо все еще там. Это очень красивое зрелище.
— Ахиллес ведь твой хозяин? — невпопад спросила я. — Извини, прослушала, что ты говорил…
— Наниматель, — холодно поправил он. — А что?
— Встречаюсь с ним завтра, — наврала, чтобы что-то сказать. Пожалела, что вообще не прервала разговор в самом начале, ведь чувствовала, что не стоит с ним разговаривать.
В глазах Глеба промелькнул испуг, или мне привиделось? Он открыл рот, но ничего не сказал, сдвинул на затылок свою шляпу, оглянулся назад — на егерей. И пока управляющий пребывал в этой не свойственной ему растерянности, я воспользовалась моментом, что бы удрать. Находится и дальше рядом с ним казалось совершенно невыносимо.
— Я проеду вперед. Надо поговорить с Сержем.
Глеб промычал что-то похожее на согласие, потеряв внезапно всю свою говорливость, и я пришпорила Казанову, посылая жеребца вперед.
Чувство огромного облегчения чуть восстановило душевное равновесие, когда я достигла вездехода и поскакала справа от него. А с открывшейся в сердце раной справлюсь позже, когда останусь одна. Я ведь смогу просто не думать об этом! Отключить эту часть души…
Ребята обрадовались мне, и их улыбки, смех, подколки по поводу скачки на ранчо так сильно отличались от разговора с Макаровым, что внутри что-то щелкнуло, и зажатость ушла, словно я вырвалась из душного помещения и снова могла дышать полной грудью свежим и таким ‘вкусным’ воздухом.
Даже Марату, мрачно назвавшему меня ‘сумасшедшей девицей’, почему-то обрадовалась и ничуть не обиделась.
— Серж! Постарайся заснять всё, что возможно, ладно? — попросила я Моретти. Потому что поняла вдруг — никогда, никогда больше я не хочу встречать Глеба на своем пути, так что второго сафари не будет!
Серж хотел съязвить, но встретившись со мной взглядом, передумал:
— Слушаюсь, сеньорита! Ди, глотни-ка воды, — он протянул мне свою флягу, и пока я послушно пила, ощутив вдруг нешуточную жажду, перехватил повод Казановы.
— Спасибо, очень вкусно! Это что? — я вернула флягу и снова отобрала у него повод.
— Капелька рома и две капли терника, — подмигнул итальянец.
— А-а! — внутри разливалось приятное тепло. Скорее всего, там было больше, чем упомянутые капельки.
— Ди, хватит геройствовать, залезай к нам, — попросил Марат, подвинув в сторону что-то, накрытое брезентом, — места хватит.
— Да, Ди! — поддержала его Рысь, — Казанову можно поместить в фургон, он достаточно вместительный. Ты… не сердишься? Я перепутала…
— Нет-нет, Оль, — перебила я взволнованную девушку, — что ты! Казанова просто чудо!
Конь фыркнул, мотнув головой, выражая пренебрежение к такому эпитету.
Рысь заулыбалась:
— Стас мне сказал, что сам его объезжал, — она мотнула головой в сторону водителя, — только жеребец кроме него никому не позволял на себя садиться. А Стас лучший объезчик и вообще большой молодец!
— Рысь, я все слышу, — проворчал водитель, — заканчивай меня нахваливать!
Но неугомонная девчонка лишь махнула на него рукой. Потом перелезла поближе ко мне и тихонько добавила: