Спецназ Его Величества. Красная Гвардия «попаданца»
Шрифт:
Другое дело – с развернутыми знаменами, с барабанным боем, перед строем, под прицелом восхищенных взглядов юных прелестниц! Пусть жизнь военного человека коротка, но она стоит таких моментов!
Сейчас вторая часть мероприятия – прием виновников торжества на Высочайшем уровне. В моем кабинете, если сказать попросту. Он, в смысле кабинет, небольшой, поэтому приглашены только командиры: полковники Тучков и Бердяга, старший лейтенант Толстой, лейтенант Зубков, командир «Забияки» капитан второго ранга Иванов-третий и неизвестно каким образом – воспитанник Третьего гусарского полка особого назначения младший сержант Нечихаев. Также присутствуют
Звон бокалов, неслышные шаги разливающих коньяк дежурных гвардейцев, их каменно-невозмутимые лица. Александр Христофорович старается пропустить через дворцовую службу как можно больше бойцов своей бывшей дивизии. Скорее даже не бывшей, а родной, так будет правильнее. Все равно гвардия осталась в ведении Бенкендорфа, став основной силой Министерства Государственной Безопасности. Мне не жалко, пусть тренирует людей, если того требуют интересы страны. Разведчиков для работы за границей натаскивает, что ли?
Прислушиваюсь к разговору полковника Бердяги и капитана Засядько, причем последний, зажатый между моим столом и камином, явно оправдывается:
– Помилуйте, Иван Дмитриевич, я понимаю, что при вращении ракеты достигается большая дальность и точность, но пусковая установка не винтовка! Современные технические средства не позволяют передать вращательное движение в должной степени. Вы думаете, будто мы с Иваном Петровичем не пытались? Даже по примеру упоминаемой винтовки, но там вообще смешно получается. Представляете, каково это, сделать нарезы на каждой ракете, точно совпадающие с таковыми в пусковой трубе? Значительное увеличение стоимости во внимание не принимаем, тут дело в другом.
– В чем же, Александр Дмитриевич?
– В отсутствии специалистов.
– Кого, простите?
– Обученных мастеровых, господин полковник. Всех, кто только в состоянии отличить напильник от кувалды, граф Кулибин забрал на завод, а оставшиеся… поначалу на паровой молот с топором бросались. Бесовщина, говорят! И наша извечная нехватка станков…
Опять жалуется. А где я ему промышленность возьму? Рожу высочайшим указом? Пусть сам себе строит. Вот хотя бы у Долгоруковых, которые собирались вкладывать деньги в что-то подобное.
– А если сделать оперение? – предложил Бердяга. – Тысячи лет стрелы летают…
– И это пробовали.
– Ну и?
– Хвостовой стабилизатор отваливается.
– Что, скорость большая?
– Нет, просто эти деревяшки невозможно сделать идеально прямыми, вот и…
– А зачем он вообще нужен? – бесцеремонно вмешался Мишка Нечихаев, благо эмалевый крестик на мундире мальчишки гарантировал отсутствие подзатыльников, привычного воспитательного средства. – Фейерверки у Ивана Петровича без всяких палок в заднице летают.
– Только недалеко, – заметил Засядько.
– Зато крутятся! – настаивал юный кавалер. – Косых дырок в ней наделайте, вот и всех делов.
– Чего наделать?
– Да вот же… – Нечихаев оглянулся, взял со стола бумагу и перо. Дальше его бормотание стало неразборчивым, до меня долетали только обрывки фраз: – Эту загогулину сюда… тут фитюльку забить потуже… дырки здесь, здесь и здесь… а когда дойдет, да как херакнет!
Ладно, не буду мешать изобретателям, придумают и без меня. Я уже успел заметить, что знания из будущего не являются сейчас чем-то из ряда вон выходящим и не производят эффекта божьего откровения. Необычные, иногда даже устаревшие сведения… Более того, покопавшись хорошенько в архивах, нашел столько прожектов, опередивших время лет на сто пятьдесят, что просто диву даюсь. Есть чертежи цельнометаллической подводной лодки, приличного планера, автомобиля на паровом ходу, магазинной винтовки, дирижабля, самоходной морской мины…
Последнюю, правда, после некоторой доработки запустили в производство в Кронштадте и успели вооружить несколько корветов Черноморского флота, сопровождающих купеческие суда во Францию, а вот все остальное… И ведь дело даже не в том, что не хватает денег в казне (энтузиасты-прожектеры готовы продолжать работы за свой счет), а попросту никому это на хер не нужно. Вот так одновременно – на хер, и не нужно.
Ну ничего, бля, научу еще надевать сапоги на свежую голову! И денег найду, пусть даже для этого придется вывернуться наизнанку. Хм… погорячился… лучше других наизнанку вывернуть, а своя шкура нравится такой, как есть. Ур-р-р-оды! Носом землю рыть будут, разыскивая пророков в своем отечестве. Ваньку лапотного в задницу поцелуют, а не немецкого механикуса с моноклем в глазу. Кстати, почему все фашисты так любят монокли? Не пенсне, не очки, не лорнеты, а именно монокли? Никогда раньше не задумывался… Наверное, оттого, что пока один глаз презрительно глядит сквозь стекло на унтерменшей, другой жадно высматривает… что бы там хапнуть? Все немцы от этого косоглазые!
Перед Бенкендорфом и Ловицем потом извинюсь. Или не буду извиняться, потому что они давно более русские, чем те же покойные Воронцовы. Товий Егорович способ очистки водки углем открыл. Иностранец на такое способен? Нет, так как думает не о пользе государства, а торопится поскорее набить мошну. А эти работают из чести.
– Павел, что с тобой? – Сзади на плечи ложатся мягкие и теплые ладони. Их настороженная нежность чувствуется сквозь ткань мундира. – У тебя изменилось лицо.
– Маша?
– Ждал кого-то другого? – Императрица смеется, нисколько не смущаясь присутствием в кабинете посторонних. Она права – людей, чье призвание состоит в готовности умереть за Веру, Царя и Отечество, нельзя назвать посторонними.
– Душа моя, я ждал явления ангела небесного и не ошибся в надеждах.
Улыбается опять. Отрадно видеть, как лицо Марии Федоровны вспыхивает милым румянцем, почти девичьим. Шучу! И все оттого, что на старости лет опять влюбился. Где-то в глубине души уцелевшие остатки натуры настоящего Павла Петровича возмущаются и предъявляют претензии к нам обоим. А не пошел бы ты к черту, сумасбродное величество? Чего же тебе, собаке, в свое время не хватало? А сегодня аз есмь царь! Настоящее не бывает! Примерный семьянин, любящий муж, заботливый отец. Если и было что когда-то, то давно быльем поросло.
– Льстишь, Павел?
Очень надо… абсолютная и чистейшая правда. Да, прошлогодние потери двух сыновей и дочери оставили след на внешности императрицы, но особым образом. Морщины, появившиеся после долгих ночных слез в подушку, постепенно разгладились и превратились в жесткие складки – признаки волевого характера, до поры дремавшего и сейчас маскируемого обычной мягкостью. А седина… что седина? Ее, в конце концов, всегда можно подкрасить.
Мне всегда везло с женщинами. И сейчас, в настоящем, и тогда – в будущем.