Спецназовские байки 2

Моя вера в абсолютную непобедимость Красной Армии и в непревзойденное благородство и профессионализм солдата указанной армии рухнули именно в тот момент, когда меня призвали служить срочную службу.

Это был памятный день 19 мая 1993 года. В городе нас, десять призывников, посадили в поезд, родные помахали руками на прощание, и поезд пошел. Мой одноклассник Андрей Муковоз ехал на краевой сборный пункт с большим синяком под глазом. Кроме меня, Андрея Муковоза и остальных призывников был еще долговязый прапор из военкомата, который всю дорогу бестолково суетился, вопил почем зря и просил

особо отъявленных сильно не нажираться. Водки было много, и они, особо отъявленные, понимая, что на краевом сборном пункте её все равно отнимут, пили как не в себя. Я тогда придерживался здорового образа жизни и выпил не больше поллитра. Муковоз был особо отъявленным, и утром, во Владивостоке, ему трудно было передвигаться из-за сильной головной боли и остаточного опьянения.

Краевой сборный пункт представлял из себя П-образное здание дореволюционной постройки, в котором заседали военные медики, а также находилось временное жилье для тех, кого не успели развести по частям в течение суток. Когда мы приехали, во дворе стояло несколько человек из числа тех, кто провел здесь ночь. У всех были красные глаза. Выяснилось вот что: как это водится, народ, прощаясь с гражданской жизнью, отмечал уход в армию (кто-то на флот) с размахом. Пили много, закусывали мало. Потом начали колотить друг другу рожи, что не было воспринято руководством сборного пункта как нормальное развитие событий. В принципе это было нормальное развитие событий, но руководство так не считало. В общем, руководство зашло в это подобие казармы и для успокоения масс применило слезоточивый газ. Там все и спали остаток ночи.

По результатам комиссии меня и Муковоза в армию временно не пустили. Меня из-за того, что мне удалось убедить комиссию, что армии больше нужен водитель, чем не водитель (через несколько дней у меня ожидались экзамены в автошколе), а Андрея просто побоялись отправлять в войска с таким синяком под глазом. Это был как раз тот период, когда комитет солдатских матерей только набирал силу, и командиры еще не знали, какую именно суровую военную действительность прятать от солдатских матерей (зимой на острове Русский, что под Владивостоком, умерло двенадцать матросов срочной службы: четверо в учебке (что хорошо освещалось в прессе) и восемь в дисбате (о чем тогда никто не знал, а я узнал много лет позже от зама прокурора Тихоокеанского Флота, разговорившись с ним как-то за кружкой коньяка)). На сборном пункте решили, что будет лучше, если Муковоз повременит немного с армией. А армия повременит немного с Муковозом. Меня и Муковоза отправили на несколько дней домой.

На обратном пути Андрей купил четыре бутылки пива, и мы в ожидании своего поезда сели на открытой площадке морского вокзала с прекрасным видом на загаженный Владивостокский порт. Кстати сказать, что наш прапор еще утром на автобусе умотал обратно, не дожидаясь от краевого сборного пункта очередных армейских сюрпризов. Поэтому руководство краевого сборного пункта скрепя сердце приняло смелое решение направить нас обратно самостоятельно. К слову сказать, весь путь занимал на поезде семь часов.

Через пару дней вместе с отцом я пришел к начальнику милиции с просьбой в виде исключения принять у меня экзамены по вождению, так как вдруг выяснилось, что экзамены на ближайшие дни отменили. На что начальник милиции сказал, чтобы я просто пришел за своим водительским удостоверением в пять часов вечера. Я даже вначале переспросил его, сколько и куда нужно заплатить за бензин, на что он просто повторил свою фразу. В пять часов я забрал права и пару часов был самым счастливым человеком на земле. Дело было в том, что на тот момент времени мой отец был еще при власти и подобные вопросы решались походя.

В армии я оказался через две недели. Если точнее, то в часть меня и еще пятьдесят человек привезли 3 июня 1993 года. На первом же построении психолог бригады связи, куда я сразу попал, майор Клёстов, сказал: запомните, бойцы, главное военное правило — «человек — это такая скотина, которая ко всему привыкает».

Это правило я пронес через всю свою армию и несу через всю свою жизнь.

Ну так вот. Все мои представления о мастерстве наших военных окончательно рухнули в тот день, когда нас привезли на стрельбы перед присягой. Каждый боец перед

присягой должен отстрелять из автомата несколько патронов, по всей видимости, для того, чтобы иметь хоть отдаленное представление, что это за кусок железа, с которым нужно принимать присягу. Помню, что за день до стрельб ротный, фамилию которого я даже не старался запомнить, выразил уверенность, что хоть один из нас хоть раз попадет в мишень. Весь день народ в роте рассказывал друг другу истории о том, как и где кто-то стрелял, типа «да я в глаз белку бил…». Мне, камээсу по стрельбе из пистолета, было страшно от мысли, что я буду мазать из автомата, из которого я до этого еще ни разу не стрелял. К тому же, в целях исключения возможности этими промахами снизить свой еще никак не наработанный авторитет, я не стал никому говорить, какую имею спортивную квалификацию. Если попаду в мишень, это будет большой плюс. Куда больший, чем минус для камээса, промахнувшемуся по мишени…

Когда я увидел, как стреляли на моих глазах двести солдат и около сотни офицеров, я вдруг совершенно отчетливо наконец-то понял, почему наши генералы с горечью в глазах сетуют на «недостаточный уровень боевой подготовки»…

Из двухсот солдат и сотни офицеров по одному разу в мишень попали человек двадцать. По два раза попали трое. Все три мишени смогли положить только двое офицеров. И то, как мне показалось, оператор на пульте просто подыграл им, потому что стреляли в этот момент комбриг полковник Летюков и начальник штаба бригады подполковник Евдокименко. После этого Летюков долго ругал весь личный состав за тот пресловутый «недостаточный уровень боевой подготовки». Интересно, с использованием каких методов Летюков намеревался научить бойца стрелять, если тут же полковник заявил, что… «Родина выделяет на вас огромное количество боеприпасов — двенадцать патронов, а вы, козлы вонючие…». В этот момент я вспомнил, что на гражданке только за одну тренировку я выстреливал в среднем до тридцати патронов. В неделю у меня обычно было три тренировки. Но бывало, что перед соревнованиями приходилось за один день выстреливать по двести-триста патронов. Это неимоверно тяжелый, тонкий, точный и терпеливый труд. Ничего общего с полковником Летюковым в спортивной стрельбе нет.

Так уж получилось, что сразу за этими двумя великими стрелками стрелять выпало мне. Полковник даже не обернулся на меня, когда я проходил мимо него на огневой рубеж и неуклюже отдавал ему честь (или то, остатки чего еще не вытравила из солдата «рота молодого пополнения»).

Делаю первый выстрел. Мишень падает. Ротный мне орет:

— Суконкин! Стреляй очередями!

По правилам стрельбы необходимо было стрелять короткими очередями, так как подразумевается, что неумение в прицеливании будет компенсировано количеством выпущенных пуль. Но ведь я знал, что промахнуться в такую мишень просто невозможно. По крайней мере для человека, посвятившего спортивной стрельбе шесть лет. Прицеливаюсь. Нажимаю спуск. Выстрел. Мишень падает. Ротный орет:

— Суконкин! Минус балл! Очередями, гад, стреляй!

Я поворачиваюсь и ору:

— Я и так попаду.

Мне предстояло поразить «пулеметный расчет».

— Я сказал — очередями! — отозвался ротный.

Я даже и не подумал выполнять его приказ. Я знал себе цену. Я не один из серой массы. Я личность индивидуальная. Смотрите, а потом не говорите, что не видели. Третьим выстрелом я положил последнюю мишень. Ротный орет:

— Минус два балла. Общая оценка — неудовлетворительно.

Все, кто служил в армии и выполнял это упражнение, подтвердят — именно так и ставится оценка за стрельбу. Два одиночных выстрела подряд — минус балл. Три подряд — минус два балла.

Я спрашиваю:

— У меня девять патронов осталось. Куда их?

— Выстреливай туда, — ротный махнул рукой в сторону мишеней. Он потерял ко мне всякий интерес.

На мое счастье (или несчастье), эту стрельбу видел командир отдельной роты специального назначения. Он попросил меня повторить. Подняли девять мишеней. Летюков и Евдокименко подошли к огневому рубежу и ни слова не сказали спецназовскому ротному. Я сделал девять выстрелов. Все мишени легли. Я обернулся на Летюкова и Евдокименко. Надо было видеть их рожи. Спецназовский ротный улыбнулся и подмигнул мне. Неожиданно для самого себя я подмигнул ему в ответ.