Спи, бледная сестра
Шрифт:
Я чувствовал соль на ее губах, тонул в ней, ее волосы лезли мне в рот, в глаза, оплетали меня, словно паутина чудовищной паучьей богини. Она сбросила ночную сорочку, будто змея — кожу, и оседлала меня, превратившись в ужасную кентаврессу, откинув голову вопреки скромности и благопристойности. Какое-то мгновение я не мог делать ничего — только отвечать, во мне не осталось ни одной мысли — только похоть.
Опомнившись, я с ужасом вжался в матрас: куда делась моя девочка-нищенка, моя спящая красавица, моя бледная сестра? Куда делся ребенок, которого я воспитал? Она была взрослой и горела темным пламенем желания. Она закрыла глаза, и мне удалось разрушить чары. Я оттолкнул ее со всей жестокостью, на какую способны были мои ослабевшие члены.
Она была бесстыдна. Эта девочка отказала мне в последней надежде на спасение, и я с горечью это осознавал. Я ощущал соль ее поцелуя во рту, ее прикосновение на коже и проклинал слабую грешную плоть. Я проклинал и ее, Еву моего падения: проклинал ее белую кожу и бездонные глаза, и волосы, что заставили меня обезуметь от желания. Слезы струились по моим щекам; я опустился на колени и стал молиться о прощении. Но Бог покинул меня, лишь демоны моей похоти резвились в темноте. Эффи не понимала, почему я отвернулся от нее, и пыталась слезами и ласками отвлечь меня от покаяния.
— Что не так? — мягко спросила она, и если бы я не знал, что и она одержима тем же демоном, я мог бы поклясться, что она чиста. Голос ее дрожал, как у маленькой девочки, а руки обвивали мою шею с той же нежностью и любовью, как когда-то, когда ей было десять лет.
Я не осмелился ответить и, оттолкнув ее, яростно стиснул кулаки.
— Пожалуйста… Генри… — Впервые она назвала меня по имени, и от намека на близость, что скрывался в этом обращении, я покаянно застыл.
— Не называй меня так!
Растерявшись, она нашла мою руку, пытаясь успокоить то ли меня, то ли себя, не знаю.
— Но…
— Молчи! Разве ты еще не достаточно натворила?
Возможно, она действительно не знала, какой непоправимый вред причинила. Я чувствовал ее замешательство и ненавидел ее за попранную, поруганную невинность. Она заплакала, и я возненавидел ее еще сильнее. Лучше бы ей умереть, чем устраивать эту похотливую схватку в жаркой ночи! Лучше бы ей умереть, бешено твердил я. Ее бесстыдство уничтожило мою маленькую девочку в ту самую ночь, когда она должна была стать моей. Она прокляла нас обоих, и теперь она будет со мной до конца своей жизни — живое напоминание о гибели всех моих иллюзий.
— Я не понимаю. Что я сделала не так? — В темноте голос Эффи звучал так искренне, так беззащитно.
Я горько рассмеялся.
— Я думал, ты такая чистая. Я думал, пусть все остальные женщины — даже моя собственная мать — шлюхи, по крайней мере тебя это не запятнало.
— Я не…
— Слушай! — рявкнул я. — Я видел, как ты росла. Я держал тебя вдали от остальных детей. Я защищал тебя. Где ты этому научилась? Кто тебя научил? Когда я писал с тебя Марию и Джульетту, и Монастырский цветок, ты уже тогда по ночам извивалась в постели, грезя о любовнике? Ты гляделась в зеркало майской ночью и видела, как оттуда он смотрит на тебя? — Я встряхнул ее за плечи. — Скажи мне!
Она вырвалась из моих рук, дрожа. Но даже тогда ее обнаженное тело возбуждало меня, и я набросил на нее одеяло.
— Прикройся, ради бога! — закричал я, кусая губы, чтобы справиться с истерикой.
Она натянула одеяло до плеч, ее огромные глаза были непроницаемы.
— Я не понимаю, — наконец сказала она. — Я думала, ты меня любишь. Почему ты боишься сделать меня своей женой?
— Я не боюсь! — резко и зло ответил я. — Мы столько могли бы разделить с тобой. Зачем попирать все это ради одного-единственного акта? Моя любовь к тебе чиста, чиста, как любовь ребенка к матери. Ты же превращаешь ее в нечто постыдное.
— Но то, что приносит удовольствие… — начала Эффи.
— Нет! — перебил я. — Это не истинная, незапятнанная радость чистого супружества. Она может существовать только в Боге. Плоть — территория дьявола, а все его удовольствия суть грязь и порок. Эффи, верь мне. Мы выше этого.
Но она отвернулась к стене, кутаясь в одеяло.
Валет монет [9]
9
Если карта легла правильно, валет монет указывает на молодого человека, усердного работника, пытливого и дотошного. Перевернутая карта — одинокий, благоразумный, трудолюбивый, но несколько медлительный человек. Монеты (или пентакль) в картах Таро — масть, соответствующая бубнам в игральных картах.
Валет червей, дорогой мой, червей или сердец. Будьте любезны, величайте меня надлежащим именем. Даже у валетов есть гордость, знаете ли. Немало сердец у меня про запас. Одно для любовницы — это раз. Второе — в подарок почтенной мадам. А третье — на паперти нищей отдам, [10] но, заметьте, только для того, чтобы ее утешить. А что они дали мне взамен? Несколько вздохов, перепихон на скорую руку и столько слез, что ими можно было ванну наполнить. Женщины! Вечная моя погибель, но я не могу без них. Клянусь, в аду я буду флиртовать с маленькими дьяволицами — люблю погорячее. Что такое?
10
Пер. О.Пенькова
А, нуда — история. Вижу, я вам неприятен. Но вы выпустили меня на сцену, и пока что я не собираюсь уходить. Кури свою трубку, старик, и не мешай. Позвольте представиться.
Мозес Зэкери Харпер, поэт, немного художник, грешник, дамский угодник, гедонист, валет червей и туз жезлов, некогда любивший и потерявший миссис Юфимию Честер.
А что же добрый Генри?
Скажем, возникли непредвиденные осложнения, возможно, женщина (кто знает?)… быть может, доля правды в шутке, отпущенной в адрес праведного мистера Честера. Достаточно будет слова «холодность», профессиональная холодность. Мистеру Раскину понравилась моя картина «Содом и Гоморра», и он благосклонно отозвался о ней в прессе. Что это было за полотно! Три сотни тел, сплетенных в восторженных объятиях! И каждый дюйм женской плоти отвоевывал территорию! Благочестивый мистер Честер презирал меня от всего сердца, но завидовал моим связям. По правде говоря, связей-то не было — ну, то есть, с той стороны супружеской постели, где они пользительнее, — хоть мне и удалось выудить из-под кружевных юбок пару-тройку никчемных одолжений.
Вообразите наш разговор за чаем.
— Не хотите ли чашку чая, мистер Харпер? Я слышал, ваша выставка прошла с некоторым успехом… — Лицо у бедного Генри постное, как у старой девы. Ваш покорный слуга одет небрежно — никакой шляпы, рубашка расстегнута, — отмеривает продуманные оскорбления («Мне кажется, я вижу влияние сэра Джошуа Рейнолдса [11] в той последней работе, мой дорогой друг…»). Признаюсь, я был жалом в его плоти. Бедный Генри не был рожден художником, он не обладал артистическим темпераментом и вместо этого демонстрировал удручающую склонность жить непорочно, ходить в церковь и тому подобное — я никогда не упускал случая съязвить на этот счет.
11
Сэр Джошуа Рейнолдс (1723–1792) — английский художник, теоретик искусства; портретист, пропагандировавший идеализацию несовершенства, полагал, что высшая цель искусства — утверждение моральных принципов. Был одним из основателей и первым президентом Королевской академии художеств.