Спи ко мне

Лукас Ольга

Он с удивлением глядел на «талисман», который Наташа прижимала к пакету с кофе и сэндвичем.

– Это и есть рыба! То, что в нашем мире зовут рыбой. Она плавает в воде, у неё есть хвост – вот, это хвост. И плавники – это плавники, вот и вот, и сверху ещё. Рыба дышит жабрами, видишь – жаберные дуги? Поэтому ей под водой очень хорошо живётся. А на суше она засыпает. В смысле – умирает. У рыбы есть чешуя. Ну, милый Роберт, что ещё ты хочешь узнать о рыбах?

«Милый Роберт» взял в руки хрупкую синюю игрушку, медленно провёл пальцем по контуру, словно запоминая, как выглядят

его тёзки. Потом вернул Наташе «талисман» и с любопытством спросил:

– Ты разговаривала с кем-то. Этот человек видел меня или нет?

– Нет, не видел. Ты такой стоишь, смотришь по сторонам, я такая спрашиваю: «Есть будешь что-нибудь?», а ты продолжаешь смотреть, а тётя, которая стоит за тобой, говорит мне: «Тут вообще-то кроме нас с вами никого нет, а я вас не знаю!» Смешно, скажи? Ай, ладно! Пошли просто гулять, у нас очень красивый район! Например, вот это здание, на первом этаже которого граждане экскурсанты могут видеть пункт обслуживания мобильных телефонов, построено в стиле конструктивизм в двадцатых годах прошлого века.

Влюблённые подростки выкатились из кафе и с удивлением уставились на молодую женщину, которая, стоя посреди тротуара, проводила экскурсию для воображаемых туристов.

– Так, меня, кажется, приняли за сумасшедшую, – констатировала Наташа.

Подростки припустили вниз по улице. Наташа вручила Рыбе свёрток с кофе и сэндвичем, нырнула в пункт обслуживания мобильных телефонов, и вскоре вернулась с новенькой гарнитурой в руках. Вставила наушник в ухо, проводок спрятала в карман и объявила:

– Теперь мы можем спокойно болтать и ни о чём не беспокоиться. Все будут думать, что я говорю по телефону. И давай уже сюда мою еду!

Они шли в сторону набережной по улице 10-летия Октября. «Интересно, как объяснить Рыбе это название? – задумалась Наташа. – Эта улица названа в честь того далёкого времени, когда мир был ещё юн, и месяц Октябрь справлял свой десятый юбилей. Остальные месяцы пришли к нему с подарками. Старшие, особенно Январь, которому скоро должно было исполниться одиннадцать, смотрели свысока. А Ноябрь с Декабрём, ещё девятилетние, стояли чуть поодаль, смущаясь».

Но Рыба не интересовался названиями, он внимательно глядел по сторонам и отпускал сдержанные похвалы в адрес некоторых зданий. Пахло бензином и опавшими листьями. Вдали светился габаритными огнями комплекс «Москва-Сити».

И вдруг Рыба увидел Новодевичий монастырь, плывущий по укрытому сумерками скверу, над озером, над деревьями, над людьми и их короткими жизненными путями.

– Работа художника, – прошептал он, опускаясь на скамейку рядом с рестораном «У Пиросмани». – Прекрасен мир, в котором художники творят здания. У нас этим занимаются только мастера.

– Ну, у нас тоже мастера дома строят, – сказала Наташа и села рядом. – А художники картины рисуют.

Рыба удивлённо моргнул, заправил за ухо давно выбившуюся прядь. Видимо, последняя реплика привела его в замешательство.

– Наверное, опять недопонимание, – догадалась Наташа, – как в случае с рыбой.

Она выкинула в урну картонку из-под кофе, достала из кармана «талисман», погладила по чешуйчатой

спинке.

Рыба, прищурившись, безмолвно любовался громадой монастыря. Стихли голоса, замедлилось движение транспорта. Только на противоположном берегу, на Бережковской набережной, копошилась огромная светящаяся масса, состоящая из сотен автомобилей, угодивших в пробку. Наконец Рыба нарушил молчание:

– Давай попробуем так. Мастера – это такие как я. Мы умеем делать что-то, что украшает жизнь. Мы делаем это на заказ. Получаем взамен деньги. Часто – живём в столице. Иного мастера с первого взгляда не отличишь от аристократа. Художники другие. Они не понимают и не ценят роскошь. Нет, это не главное, я сейчас попробую с начала… Художники всегда существуют на границе осязаемого мира и мира… Прости, я не знаю, как объяснить, сам я не художник. Словом, того мира, где танцуют духи. У художника всегда такой взгляд. Ну, как будто он смотрит внутрь себя, и при этом видит сразу весь обитаемый мир, но немного со стороны, понимаешь? Он в мире есть, но как будто его здесь нет, и весь мир – у него внутри. То, что создал художник, иногда может повторить искусный мастер – но это всегда повторение. Художники не повторяются. Их творения принадлежат всему миру. И они никогда не берут плату за свой труд.

– Как же они, бедные, живут? На что? – пожалела Наташа незнакомых художников из своих снов.

– Их берегут и кормят те, кто рядом с ними. Им открыты все дома и все двери. Большая честь – если художник разделит трапезу с обычной семьёй. Художникам очень тяжело соединять зримый мир и незримый. Тот, кто хоть как-то помог художнику, чувствует на своём лице дыхание этого незримого мира.

– А, поняла! Художники – это ваши шаманы. Это какой-то особый лар? А они главнее аристократов?

– Художник – совершенно особый, самый низший и самый высший лар. Никто по доброй воле не хотел бы стать художником. При этом всякий мечтает хотя бы на минуту оказаться рядом с одним из них.

– А ты никогда не хотел быть художником? Лепить то, что натанцевали духи?

– Нет, – без колебаний ответил Рыба, – тогда пришлось бы жить в какой-нибудь дыре, возможно, даже на окраине, среди безродных. Не курить, не пить кофе и ячменную настойку. Не валяться на тахте в своё удовольствие. А только бродить по границе и прислушиваться к голосам духов. А ещё художники… как бы это сказать… не могут создавать семьи.

– Им запрещено?

– Как же можно запретить семью? Они просто … я не знаю… наверное, не видят эту возможность. Как я не вижу людей, которые нас окружают. Ведь сейчас вокруг много людей?

– Нет. Сейчас – никого.

– А вон те двое, что пируют на веранде? – Рыба указал наверх. – Я всё-таки кого-то вижу.

– Это манекены. Куклы. Они не настоящие люди. Их сделали… мастера какие-нибудь, чтоб привлекать внимание к ресторану.

Рыба вернулся к созерцанию Новодевичьего монастыря. Наташа попыталась представить себе жизнь шаманов, бродящих по границе миров на голодный желудок. И тут начался дождь. Сначала он примерялся, редкими каплями намечая контуры, но вскоре припустил вовсю.