Спираль времени
Шрифт:
Пришельцы обладали высочайшей степенью такого равновесия, их нервно-психическая организация полностью господствовала над физическими свойствами тела, и они даже не замечали, что отсутствие усталости является следствием воздействия их мозга. Это происходило в них подсознательно.
Но, управляя телом, совершенная психика не может так же легко управлять сама собой. И, не испытывая усталости физической, пришельцы мучились усталостью нравственной.
Дни шли друг за другом в одуряющей монотонности, которую совершенно не замечали люди, окружавшие пришельцев. Для поселян такая жизнь была единственной,
Труд утомлял, и отдых был благостен.
Для Рени жизнь, которую он сейчас вел, казалась более полной, чем прежняя, в доме Дена. Физический труд ему нравился, а огромная умственная нагрузка, даваемая ему уроками пришельцев, создавала полезную гармонию. Бездумная жизнь была уже невозможна для него, а одна только умственная еще недоступна и даже вредна.
Привязанность, не говоря уж о любви, делает человека проницательнее. И Рени, глубоко привязанный к пришельцам, любивший их, вскоре заметил, что друзья становятся все мрачнее и угрюмее. Он видел, что пришельцы все чаще уединяются в своей камере, точно тяготясь присутствием людей возле них.
В преданном его сердце возникло опасение, что и он, так же как поселяне, становится неприятен своим друзьям, что удаляются они не только от поселян, но и от него.
Эта мысль, раз появившись, постепенно крепла, превращаясь в уверенность, причиняя Рени боль.
Его опасения как будто подтверждались молчанием пришельцев, которые, по мнению Рени, должны была «услышать» тревожные мысли своего товарища.
Но Рени ошибался. Пришельцы даже не подозревали о его мыслях, не «слышали» их, и им не могло прийти в голову, что Рени начал сомневаться в дружеских чувствах своих друзей.
Ведь то, о чем думал Рени, не предназначалось для них, было его личными, индивидуальными, сугубо субъективными мыслями.
Здесь проявлялась высокая моральная культура пришельцев. Они не считали себя в праве «подслушивать» не предназначенные им мысли окружающих и раз навсегда запретили себе слышать их.
Тревожные мысли Рени остались им неизвестны.
Пришелец, который чаще всего занимался с ним, казался Рени более близким, более «родным», чем остальные трое. И именно ему Рени поведал однажды свои опасения.
Внимательно выслушав взволнованную речь своего ученика, пришелец спокойно сказал:
– Естественная, но глубоко ошибочная мысль. Мы относимся к тебе так же, как прежде. Иначе не может быть. Но нам казалось, что ты сам предпочитаешь общество твоих соплеменников. Поэтому мы и не зовем тебя, когда удаляемся в камеру, чтобы побыть одним. Ты должен понимать, что в нашем положении и твоем есть разница.
– Здешние люди так же чужды мне, как и вам, – сказал Рени.
– Неверно. Они люди Земли, как и ты.
– Они мне совсем чужие, – повторил Рени.
Пришелец пристально посмотрел на него и улыбнулся. Рени показалось, что хорошо знакомая улыбка на этот раз почему-то чуть грустна.
– Совсем чужие, – повторил пришелец. – Действительно так? Все чужие?
Только красный цвет кожи скрыл алый налет, покрывший щеки Рени при этом вопросе. Он почувствовал, как поток крови хлынул к его лицу. Пришелец уличил Рени во лжи.
И он внезапно понял, почему пришельцы считают, что общество поселян приятнее ему, чем их общество, почему улыбка пришельца была грустной. Он понял глубину своего заблуждения, не пришельцы отдалились от Рени, а он сам невольно отдалился от них. Не пришельцы тяготились его присутствием, а он сам дал им повод думать, что их присутствие тяготит его. Пришельцы любили его по-прежнему, и им было грустно думать, что их спутник может отказаться от дальнейшего пути и предпочтет остаться в этой эпохе. Наивная попытка скрыть правду не привела и не могла привести к успеху. От внимательного взгляда и проницательного ума пришельцев нельзя было утаить то, что, по всей вероятности, не было уже тайной даже для поселян.
– Нет, никогда! – сказал Рени. – Я все равно последую за вами. Чего бы это мне ни стоило. – И после секундного колебания, произнес чуть слышно: – Но если бы вы…
Лицо пришельца стало суровым.
– Невозможно!
Неслышная речь пришельцев давно уже перестала звучать в мозгу Рени с монотонным однообразием, как это было в первое время. Он легко разбирался в оттенках «голоса». И произнесенное слово прозвучало для него беспощадно и резко. Он опустил голову.
Рука пришельца ласково и сильно обняла плечи Рени.
– Решай сам! Мы ни в чем не хотим стеснять твою свободную волю. Нам будет грустно, не скрою! Пойми! Не жестокость заставляет нас отказать в твоем желании, а суровая логика, не всегда согласная с велениями сердца. Не каждый человек может здесь, на Земле, пойти твоим путем. Ты ступил на этот путь случайно, но, тоже случайно, оказался, вероятно, единственным человеком твоей эпохи, который по свойствам своего ума может идти этим путем. То, что случилось с тобой, – редкое исключение. А для другого человека твой путь окажется гибельным. Разве ты хочешь этого?
– Нет, – ответил Рени.
– Решай сам, – повторил пришелец. – Может быть, здесь ты найдешь большее счастье, чем в будущем. Пусть все идет своим естественным путем. Жизнь подскажет правильное решение. Время у тебя есть.
Рени молчал.
Он не видел долгого и на этот раз открыто грустного взгляда своего учителя. Пришельцы не сомневались в его выборе и сожалели об этом, – по их мнению, ошибочном, – решении. Они понимали силу самого могущественного из человеческих чувств, овладевшего сердцем Рени.
– Мы уйдем без тебя, – сказал пришелец, – только по твоему желанию. Мы подождем, сколько бы ни пришлось ждать. В этом ты не должен сомневаться.
Рени почувствовал крепкое, дружеское пожатие руки пришельца. А когда наконец поднял голову, увидел, что остался один.
В их разговоре не было названо имя. Рени был благодарен учителю за проявленную чуткость. Но это имя все время мелодично и нежно звучало в его ушах…
В это время на жизненном укладе Руси еще сильно сказывалось влияние высокой культуры Киевского государства. Отношение к женщине еще не приняло уродливых форм обязательного затворничества, которые пышно расцвели в будущем под влиянием средневековых представлений христианской веры и еще больше от занесенных монголами обычаев Востока. Женщина была полностью свободной, тем более в условиях деревенской жизни, когда каждый трудоспособный человек ценился на вес золота.