Спирас. Книга 1
Шрифт:
Группа молодых изымателей подошла к своим подопытным. Аластер вдруг вспомнил белую жидкость, которую ему почти силой влила в рот Элизавет. Он судорожно задернул второ-серую ткань с бахромой, отгородился от этого зрелища. Наверняка, налог собирают точно так же, как казнят… Уверены ли выпускники в своих умениях? А если кто-то из них не успеет вовремя остановиться? Что, вообще, в Цирите делает школа Изымателей? Княжество богато лесом, вот пусть бы древесину и производили!
Вернувшись, Аластер не пошел к себе. Он решил сначала навестить Ферроу. Старик наверняка
На улице все холодало. Уже подходя к знакомой дверце, Аластер услышал шум и понял — что-то не так. Стражников на посту не было, оба почему-то стояли чуть поодаль. Один наклонился к земле.
Аластер побежал туда. Изо всех сил он пытался успеть, но понимал, что опоздал. Он растолкал стражников и увидел то, что они рассматривали — худое тело в тринадцати-сером балахоне на замороженной земле. Из-под седой головы растекается струйка запрещенного красного цвета. Горячая и подвижная.
— Ферроу! — заорал он, но старик не ответил. Не мог ответить, и это теперь навсегда!
Он судорожно задрал голову наверх, — туда указывал стражник, что-то объяснял ему. Там, распахнутое настежь, темнело окно мастерской. В этой темноте мелькнуло что-то еще более темное. Черный плащ!
Аластер оставил тело, в котором уже не оставалось ничего от художника, и понесся наверх. Триста сорок три ступеньки вверх, длинная терраса, еще сто восемнадцать ступенек, и вот она — маленькая деревянная дверь. Сейчас распахнута. Он влетел внутрь и вцепился в высокую фигуру:
— Почему? За что ты его? Император знал! Он сказал, что не гневается!
Карающий меч мог бы сбросить его с себя одним щелчком и прекратить поток бессвязных обвинений, но Виктор выслушал все до конца. Лишь когда у Аластера закончились слова, он ответил скупо и сухо:
— Художник сам решил окончить свою жизнь. Я здесь не за этим.
Аластер ничего не понимал. Годы жизни — ценнейший ресурс. Их никто и никогда не отдавал вот так… Он никогда не слышал об этом. Он обвел глазами мастерскую, попытался осознать — почему?
Тут было все как обычно. Справа — огромное панорамное окно. Слева, на обычно пустой стене вывешены все работы господина Ферроу. Это император раз в год делал ему подарок и позволял художнику видеть результаты своих трудов. Каждое из этих творений Аластер не только знал, но и помнил, как оно создавалось. Для некоторых они с Элизабет даже позировали. Смеялись, конечно, каждый раз потом, когда видели результат. Лица их художник немного менял, чтобы было не узнать.
Аластер оглянулся и чуть не уронил деревянную треногу, мольберт… на нем стояла незнакомая картина.
— Виктор, пожалуйста… — Аластеру было сложно говорить, но он с надеждой уставился на самого могущественного мага из живущих. Сильнее его был только Бог, поэтому-то он и смог обуздать эту разрушительную силу.
Карающий меч смотрел мимо Аластера на новую картину, но ответил ему:
— Я не могу вернуть его. Он умер. Невозможно вернуть жизнь. Я пытался однажды, но результат себя не оправдал. А эта картина, и правда, жемчужина его работ. Лучшая из всех созданных им,
Виктор снял с рамы что-то светлое.
— Полагаю, вам послание.
Он протянул Аластеру листок бумаги и опять развернулся к картине.
— Печально, что этот шедевр не увидит никто кроме нас с вами.
Угол картины вдруг загорелся…
Паника забралась Аластеру под кожу. Виктор сжигает картину… зачем Виктор это делает? Ему нельзя помешать, значит, он сейчас должен хотя бы…
Аластер собрал все силы и заставил себя увидеть то, что изображала лучшая работа Ферроу.
«Белое поле, зима. На поле бегают странные разноцветные люди, их одежды такие яркие! Тут нет места ни черному, ни серому… только сочные цвета радуги. Даже снег тут не главный — люди лишают его божественной белизны, кидают на него яркие краски.
Снег принимает эти дары и становился таким же разноцветным, как и сами люди. А вдалеке, над всем этим, раскинув руки в стороны, в свете заходящего солнца парит на крыльях прекрасная девушка. Ветер развевает ее радужные волосы, поддерживает небесные крылья. А лицо ее… это лицо Цесаревны…»
— Это Дева Цвета! — Услышал Аластер голос полотна.
Перед смертью картина ожила. Люди прыгали и смеялись, уничтожая божественную белизну. Девушка, дева Цвета, смеялась и вот-вот готова была взлететь…
Огонь уже подбирался к ней. Аластер, было, решил, что она всесильна, она сможет его победить! Как вообще огонь мог подкрадываться к ней, когда все вокруг покрыто снегом?
Но огонь поглотил ее. Она даже не заметила этого, продолжала смеяться и хотела взлететь…
Затем пришла очередь бегающих радостных людей. Они сгорели еще быстрее — огонь разрастался и потрескивал, забирая их.
«Убегайте!.. — взмолился Аластер, — Вы же можете убежать!»
Но и они не заметили приближающуюся опасность и не предприняли попытки спастись…
— Зачем? — простонал он сквозь зубы.
Виктор наблюдал за тем, как тлеют последние лоскуты картины.
— Потому что эта картина дарит надежду. Другую надежду. А у людей не должно быть цели более притягательной, чем желание попасть в Адамант, а затем и в Эмбер, под божий покров.
Виктор оглядел другие работы художника.
— Эти картины не несут в себе таких мыслей и будут оставлены во дворце как память о великом художнике. Уходите, господин Рикмор, дальше я разберусь сам.
Аластер не помнил, что было потом. Как-то он добрался до дома. Может быть, его перенес Виктор, в воздухе, волоча ногами по земле, а может быть, он и сам добрался.
В руке что-то мешалось… Аластер раскрыл ладонь. Оказывается, он все это время что-то сжимал. Ту записку, что Виктор снял с картины. Аластер не помнил, когда взял ее.
Развернув помятый лист бумаги, он начал читать:
«Дорогой мой Друг! Знаю, ты довольно давно ищешь значение этого слово, а я его так нагло использую. Но, кажется, я разгадал его тайну. Во всяком случае, я так начал его понимать. Думаю, что Друг — это тот, кто ставит твои интересы превыше собственных.