Список убийств
Шрифт:
— А откуда ты знаешь арабский?
— Я изучал его в свое свободное время, шейх. Очень уж хотелось научиться читать священные суры на языке пророка и дойти своим недалеким умом до понимания Корана.
— Может, ты знаешь и другой какой-нибудь язык?
— Английский, немного.
— А его откуда?
— Возле моей деревни была школа. А основал ее один миссионер из Англии.
Проповедник опасно притих.
— Англичанин? Богоотступник. Кафир. От него ты, наверное, набрался и любви к Западу?
— Что вы, шейх. Напротив. Он научил меня ненавидеть их всех за те века несчастья, на которое они обрекли наш
Проповедник задумчиво помолчал и наконец скупо улыбнулся.
— Вот как. Получается, у нас есть молодой человек, — сказал он, адресуясь явно к своему сомалийскому секретарю, — который честен настолько, что не присваивает денег; сострадателен настолько, что выполняет волю умирающего, и при этом желает одного: служить Пророку. Да еще говорит на сомалийском, арабском и английском. Что скажешь, Джамма?
Секретарь понял, что попался. Пытаясь подольститься, он согласился, что находка действительно удачная. Однако теперь у Проповедника появилась проблема. Он потерял своего специалиста по компьютерам, а заодно и посыльного, исправно доставлявшего ему распечатанные сообщения из Лондона так, что никто не догадывался об истинном местонахождении Проповедника: не в Кисмайо, а в Марке. Заменить погибшего Тролля в Кисмайо мог теперь только Джамма; все остальные не обладали должной компьютерной грамотностью.
Это лишало Проповедника секретаря, но вот перед ним стоял молодой человек, который был грамотен, знал три языка (огаденский диалект не в счет) и искал себе работу.
Десять неистовых лет Проповедник выживал благодаря своей осторожности, граничащей с паранойей. Почти все его соратники — фанатики из «Лашкар-и-Тайбы» и «Бригады 313», головорезы из «Хорасана» и «Клана Хаккани», боевики из «Йеменской группы» и активисты «Аль-Каиды на Аравийском полуострове» — все, решительно все у него на глазах выслеживались, загонялись в ловушки и засады, травились ядами, отстреливались и выжигались ракетами. Больше половины из них — в результате предательства.
От объективов камер Проповедник шарахался как от чумы, постоянно менял имя и место жительства, прятал лицо, маскировал глаза. И оставался в живых.
В своей персональной свите он терпел лишь тех, кому можно без задней мысли доверять. Четверо телохранителей-пакистанцев были верны ему до гроба, но, увы, безмозглы. Джамма был умен, но теперь он становился нужен для присмотра за двумя компьютерами в Кисмайо.
Вновь прибывший впечатление о себе оставлял благоприятное. Свою честность и правдивость он доказал. Если взять его к себе в услужение, то можно будет присматривать за ним и днем, и ночью. Связываться с внешним миром самому опасно. Нужен личный секретарь. То, что стоящий перед ним молодой человек — еврей и шпион, как-то даже не укладывалось в голове. Что ж, надо рискнуть.
— А ты пошел бы ко мне в секретари? — спросил он кротко. Глаза Джаммы забегали в смятении.
— Я… к вам? Для меня это была бы такая честь, что и не выразить словами. Но вы, шейх, наверное, шутите. Я — и вдруг к такому, как вы… Хотя служил бы я, иншалла, верой и правдой.
Распоряжения были даны. Джамме надлежало взять со двора один из пикапов и отправляться в Кисмайо, заведовать складом «Масала пиклз», а также компьютером, с которого передаются
Опалу было велено занять комнату Джаммы и войти в курс дел. Спустя примерно час при выходе на внутренний двор он напялил красную бейсболку с логотипом Нью-Йорка, переданную ему якобы водителем почившего пикапа. На самом деле она принадлежала израильскому шкиперу с баркаса, но ему пришлось с ней расстаться ввиду поступления из Тель-Авива свежих указаний. Во дворе новый секретарь Проповедника покатил к сараю свой мотоциклет, чтобы укрыть его там от солнца. Где-то на полдороге он остановился и поглядел наверх. А затем, смачно чихнув, с медленным кивком двинулся дальше.
Фигурка с мотоциклетом оказалась замечена кружащим в небесной выси «глобал хоуком», а изображение передано в подземный бункер близ Тампы. Последовал предупредительный звонок, и картинка перекочевала в один из кабинетов американского посольства в Лондоне.
Ловец поглядел на стройную фигурку в арабском дишдаше и несуразной красной кепке, торчащей под небом далекой Марки вызывающим пятном.
— Молодец парнишка, — пробормотал он.
Агент Опал находился во вражеской крепости и только что подтвердил то, что было необходимо знать Ловцу.
Последний киллер не вывозил с улиц мусор, не раскладывал по полкам товар и не мантулил в гараже. По рождению он был сириец, имел неплохое образование с дипломом ортодонта, а работал в приличной стоматологической клинике в пригороде Фэйрфакса, штат Вирджиния. Звали этого стоматолога Тарик Хуссейн.
Десяток лет назад он прибыл из Алеппо не как беженец и не как студент, а как вполне легальный иммигрант, после всего положенного тестирования на въезде. Так и не было установлено, горел ли он ненавистью к Западу вообще и к Америке в частности уже изначально или же воспылал ею уже во время своего здесь проживания, но, судя по тем записям, которые изъяла нагрянувшая в его аккуратное пригородное бунгало полиция штата и агенты ФБР, заряд ее в нем пребывал нешуточный и горел неугасимо, как торфяник.
Судя по отметкам в паспорте, за десятилетие пребывания в Штатах он трижды отлучался к себе на Ближний Восток, а потому напрашивались резонные выводы, что вирусом ненависти и отвращения к своей новой родине он мог проникнуться именно во время этих отлучек. Частичный ответ на это дали его дневник и ноутбук, но ответ этот не был однозначным.
Соседи, сослуживцы и круг знакомых этого человека были кропотливо допрошены, но, похоже, он их всех водил на нос. За вежливым улыбчивым фасадом этого тихушника скрывался ярый салафит, спаявшийся с самым оголтелым и радикальным крылом джихадизма. В дневниковых записях Тарика Хуссейна презрение к образу жизни и неприятие общественных устоев США сочились буквально из каждой строки.
Как и другие салафиты, он не считал необходимым носить традиционные мусульманские одежды, отращивать бороду, молиться по пять раз на дню. Всегда чисто выбритый брюнет с аккуратной короткой стрижкой, жил он в стоящем особняком пригородном бунгало, однако поддерживал круг знакомств по работе и вообще. Со свойственным американцам дружелюбным переиначиванием имен из Тарика он для своих друзей постепенно превратился в Терри Хуссейна.
Сидя с этими друзьями где-нибудь в местном баре, свою трезвенность он объяснял желанием «держать себя в форме», и это принималось; более того, приветствовалось. Полное неприятие свинины и даже отказ сидеть за одним столом с теми, кто ее ест, он маскировал так, что этого даже никто не замечал.