Сплетающие сеть
Шрифт:
На этом дипломатия закончилась, причем финальным аккордом оказалось нехорошее слово "б…дь", которое в сердцах произнес Зосима в адрес кобылы Машки – что-то она не так сделала; может, начала движение не с той ноги.
Я возвратился в свою обитель и с огромным облегчением упал на диван. Хорошо! "Темницы рухнут, и свобода вас примет радостно у входа…", – вспомнились мне известные строки. Снова моя отшельническая жизнь пойдет своим чередом, без приключений и стрессов. На кой они мне?..
Зосима, как обычно, появился вечером. Поставив
– А не принять ли нам по пять капель? – произнес я дежурную в наших дружеских отношениях фразу – для завязки разговора.
Мне почему-то не понравился вид Зосимы. Мой приятель хмурился и избегал встречаться со мной взглядом.
С чего бы?
Выпили, посидели, помолчали. Покурили. Потрепались ни о чем: соседская сука не ко времени ощенилась, в лесу полно клещей (и откуда такая напасть?), вчера вечером хорек забрался в чей-то там курятник и покусился на кудахтающую живность…
Затем Зосима, как всегда, попытался подбить меня на дискуссию о внешней и внутренней политике президента нашей страны, но я не поддался на его хитрые маневры и скомкал разговор. Опять выпили. И снова закурили. Зосима отрешенно смотрел в окно. Похоже, он никак не мог решиться начать обычный наш базар-вокзал и ждал, что я возьму слово первым.
– Ладно, дружище, колись, – наконец я смилостивился, чтобы выручить приятеля. – Не трави душу ни себе, ни мне.
– Дык, я что… Оно конечно… кхе, кхе! – Зосима закашлялся, стыдливо прикрывая рот заскорузлой ладонью.
– Минздрав предупреждает – курение опасно для вашего здоровья.
– Ага, – согласно кивнул Зосима. – Так говаривал и мой дед Трофим… царство ему небесное!
Он поднял щепоть ко лбу и по инерции поискал глазами икону в красном углу избы. Наткнувшись взглядом на голые стены, сокрушенно вздохнул, и одним быстрым движением начертал в районе живота какой-то каббалистический знак, лишь отдаленно похожий на крестное знамение.
– И оказался прав, – продолжил Зосима. – Дед сам курил, а потому прожил всего лишь девяносто один год.
– Помер считай что в отроческом возрасте, – едко заметил я, доставая очередную сигарету.
– Дык, он и впрямь… того, раньше времени… – невозмутимо сказал Зосима, будто и не расслышав в моем замечании неприкрытого сарказма. – Прадед сто шестой разменял, когда пришла его очередь отправиться на погост.
– А отец?
– Ну, батя – это другой разговор. Ему еще и сорока не было, когда нас раскулачили и в Сибирь сослали. Гдето там он и сгинул. В котором году помер, мне так и не сказали… Госп… – снова начал он, забывшись, свое обращение к несуществующим в моем жилище иконам, но, опомнившись, лишь притронулся к груди, где под рубахой у него был дешевенький крестик на ширпотребовской цепочке.
Зосима к вере относился своеобразно. Он и на дух не переносил попов, практически никогда не посещал церковь (до нее от нашего "острова" было полсотни верст), но мог где-нибудь в лесу, в укромном месте, став на колени, самозабвенно молиться добрый час.
Правда, это случалось редко и в основном после двух-трех рюмок самопальной настойки, которую мы принимали на охоте, чтобы снять усталость. И его, с позволения сказать, "молитва" скорее напоминала философские рассуждения о смысле бытия, монолог с незримым собеседником, нежели церковные каноны.
Зосима верил в царство небесное, рай, ад, леших, русалок, ведьм и прочую нечисть, но по ночам преспокойно спал под открытым небом в глухих урочищах, где и днем ходить боязно. А из библейских заповедей знал только те, которые мог выполнять. И был уверен, что их гораздо меньше, чем на самом деле.
По моему уразумению, Зосима в своих представлениях о вере был скорее варваром, нежели христианином.
Я знал, что в глухомани у него есть заветное дерево, настоящий лесной патриарх в три обхвата. Под ним он время от времени совершал языческие обряды жертвоприношения каким-то лесным божествам (каюсь, однажды по пьяной лавочке спровоцировал своего приятеля на откровенность), сжигая на костре кусочки мяса и кости животных и поливая все это смесью молока, меда, муки и водки.
Кроме дерева, у Зосимы имелись и другие "алтари", более мелкого калибра, на разных охотничьих маршрутах. Один из них я видел собственными глазами. Это был кусок скалы, напоминающий рог. Он торчал посреди болотистого редколесья как диковинный гнилой зуб.
Кто и в какие времена его сюда воткнул, было загадкой. И по цвету, и по фактуре скала даже близко не напоминала каменные выходы на поверхность, коими изобиловали окрестности деревеньки. Скорее всего, скальный обломок притащил в эти места ледник миллионы лет назад.
Я все-таки не удержался в рамках приличия и подсмотрел, чем занимался Зосима возле своего скального "алтаря". Бес любопытства попутал.
Мой приятель, пританцовывая, несколько раз обошел вокруг скалы, затем, раскинув руки, прильнул к ней и минуты две стоял совершенно неподвижно, что-то бормоча себе под нос. А после воткнул в расщелину сухую ветку с привязанной красной ленточкой и, кланяясь, пятился метров десять.
Таких лент – самых разных цветов, выцветших от непогоды и времени – на скале было множество. Алые – похоже, самые фартовые – Зосима нарезал из знамени, некогда красовавшимся над почтовым отделением.
Не скрою, я не стал делать вид, что ничего не заметил. На мой вопрос, чем он там, возле скалы, занимался, Зосима не без смущения ответил:
– Дык… это… Ну, чтобы, значит, удача охотничья от нас не отвернулась.
– Ты и вправду веришь во все это? В наш просвещенный век – и какие-то шаманские штучки.
Мое удивление было неподдельным.
– Бог на небеси, ему до наших земных охотничьих забав нету никакого дела. А они… кгм! – Зосима запнулся, пытаясь правильно сформулировать объяснение – чтобы не обидеть своих идолов. – Они, – с многозначительным нажимом продолжил мой приятель после небольшой паузы, – рядом, всегда с нами.