Споём, станцуем
Шрифт:
— Но я — доказательство того, что вам он и не нужен. Я не писал mbc музыку, и Бейли тоже. Мы, с помощью зрения и слуха, следили за тем, как она развертывается вокруг нас. Вам и не представить себе, каково находиться там — это и есть вся музыка, которую вы когда-либо слышали.
На первый взгляд многим казалось логичным, что лучшее искусство в Системе должно возникать в кольцах Сатурна. Во всяком случае, до тех пор, пока человек не достигнет Беты Лиры, или чего-то еще более отдаленного, где найдутся более красивые места, пригодные для жизни. Несомненно, что художник мог бесконечно черпать вдохновение в том, что можно было увидеть в Кольце. Но художники редки. А каким
Жители Колец уже больше века доминировали в художественной жизни Солнечной системы. Если причиной этому были грандиозные размеры Колец и их впечатляющая красота, то можно было ожидать, что создаваемое искусство также будет грандиозным и отличаться красотой в манере и исполнении. Но ничего подобного. Живопись, поэзия, проза, и музыка обитателей Кольца охватывали всю шкалу человеческого опыта, а потом делали еще один шаг вперед.
Мужчина или женщина могли прибыть на Янус по одной из множества причин, решив оставить прежнюю жизнь и объединиться с симбиотиком. С десяток людей таким образом покидало Янус каждый день, и исчезнуть они могли на срок до десяти лет. Люди эти были самыми различными — от самостоятельных до беспомощных; одни были добры, другие жестоки. Среди них было столько же молодых, старых, чутких, бесчувственных, талантливых, бесполезных, уязвимых и ошибающихся, сколько и в любой случайной группе людей. У немногих из них была подготовка или склонность к живописи, музыке или литературе.
Некоторые из них погибли. В Кольцах, в конце концов, было опасно. У этих людей не было иного способа научится выживать там, кроме как попытаться добиться в этом успеха. Но большинство возвращалось. И возвращались они с картинами, песнями и повествованиями.
Единственным занятием на Янусе была профессия агента. Тут требовался особый агент, потому что немногие жители Кольца могли войти в контору и продемонстрировать какую-либо законченную работу, Самым легким было занятие литературного агента. А кошкам кастрюльной аллеи приходилось обучать начаткам музыки композитора, который ничего не знал о нотной записи.
Но компенсация была изрядной. По статистике, вдесятеро легче было продать произведение жителя Колец, чем любого другого обитателя Системы. Что еще лучше — это то, что агент получал не комиссионные, а почти всю прибыль, и авторы никогда не требовали большего. Жителям Кольца от денег было мало прока. Агент часто мог отойти от дел благодаря доходу от одной операции.
Но главный вопрос: почему они создают искусство, оставался без ответа.
Барнум не знал. У него были на этот счет некоторые мысли, отчасти подтверждавшиеся Бейли. Это было связано со слиянием разумов человека и симбиотика. Житель Кольца был больше чем человеком, но все же им оставался. При объединении с симбиотиком возникало что-то иное. Это не было им подвластно. Самое большее, что мог сказать себе по этому поводу Барнум — это то, что при такой встрече двух разновидностей разума в точке соприкосновения рождалась напряженность. Это было как сложение амплитуд двух встречных волн. Эта напряженность была мысленной и облекала себя в плоть тех символов, которые подвертывались ей в мозгу человека. Ей приходилось использовать символы человека, поскольку разумная жизнь симбиотика начинается в момент, когда он соприкасается с человеческим мозгом. Своего у него нет, и ему приходится пользоваться мозгом человека поочередно с тем.
Барнума и Бейли не тревожило, откуда берется их вдохновение. А Литавру та же проблема тревожила, и порядком. Ей было неприятно, что муза, всегда избегавшая ее, так неразборчиво посещала пары человек-симбиотик. Она призналась им, что считает это несправедливым, но отказывалась отвечать, когда они спрашивали, почему она не пойдет на то, чтобы стать частью такой же пары.
Но Барнум и Бейли предлагали ей альтернативу: способ испробовать, на что же это похоже — без того, чтобы делать этот последний шаг.
В конце концов, любопытство победило ее осторожность. Она согласилась заняться с ними любовью, и так, чтобы Бейли играл роль живого синаптикона.
Барнум и Бейли добрались до квартиры Литавры. Она пропустила их вперед. Войдя, она нажатиями кнопок убрала всю мебель в стены, так что осталась большая голая комната с четырьмя белыми стенами.
— Что мне делать? — спросила она тихо. Барнум протянул руку и взял ее руку в свою. Ту сразу же покрыл слой массы Бейли.
— Дай мне твою другую руку. — Она сделала это, и стоически смотрела, как зеленая субстанция ползла вверх по ее рукам.
— Не смотри на это, — посоветовал Барнум, и она подчинилась.
Он ощутил слой воздуха у кожи: Бейли начал вырабатывать внутри себя газ и раздуваться, как воздушный шарик. Зеленый шар рос, совершенно скрывая Барнума и постепенно поглощая Литавру. Через пять минут гладкий зеленый шар заполнил комнату.
— Я никогда не видела такого, — сказала она, когда они стояли, держась за руки.
— Обычно мы это делаем только в открытом космосе.
— А что будет дальше?
— Просто стой спокойно. — Она увидела, что он посмотрел за ее плечо, и начала оборачиваться. Затем поразмыслила, и напряглась, зная, чего ждать.
Тонкий усик возник на внутренней поверхности симбиотика и начал нашаривать разъем на ее затылке. Когда он коснулся ее, она содрогнулась, но успокоилась, когда тот проник в разъем.
— Как контакт? — спросил Барнум Бейли.
— Минутку, я еще нащупываю его. — Симбиотик просочился сквозь крохотные отверстия разъема и исследовал металлические волоски, которые сетью охватывали ее мозг. Найдя конец одного из них, он шел дальше, ища те точки, которые ему были так хорошо знакомы у Барнума.
— Они немного другие, — сказал он Барнуму. Мне придется кое-что проверить, чтобы увериться, что я нашел то, что нужно.
Литавра содрогнулась, затем с ужасом посмотрела на свои руки и ноги, которые двигались помимо ее воли.
— Скажи ему, чтобы он это прекратил! — завопила она, а затем поперхнулась, когда Бейли быстро пробежался по центрам чувств и памяти; почти одновременно, одно за другим, она ощутила запах цветов апельсина, бездну материнской утробы, смутивший ее случай в детстве, свое первое свободное падение. Она испытала вкус еды, которую ела пятнадцать лет назад. Это походило на то, как крутят ручку настройки приемника, ловя кусочки не связанных друг с другом песен, и все же могут услышать каждую из них целиком. Длилось это меньше секунды и вызвало у нее слабость. Но слабость тоже была иллюзией, и она очнулась, увидев себя в руках Барнума.
— Заставь его прекратить это, — потребовала она, вырываясь.
— Это кончилось, — сказал он.
— Ну, почти что, — сказал Бейли. Дальше процесс продолжался за уровнем ее сознания.
— Я готов, — сказал Бейли. — Я не могу гарантировать, насколько хорошо это будет работать. Ты же знаешь, я не создан для таких дел. Мне необходим разъем больше этого — скорее что-то вроде того, у тебя на макушке, которым пользуюсь я.
— А есть ли какая-нибудь опасность для нее?
— Нет, но у меня может наступить перегрузка и придется все прекратить. Через этот усик должно проходить много сигналов, и я не уверен, выдержит ли он.