Шрифт:
Глава 1
Лязгнула железная дверь и из складского помещения вышла женщина в форме сержанта полиции, крепко сбитая и вызывающе накрашенная. Волосы у нее были неестественно рыжие, губы фиолетовые, а брови с ресницами как у шахтера, только что вернувшегося из забоя. В одной руке она держала серый полипропиленовый мешок, обмотанный скотчем по горловине, в другой – связку ключей, отвратительно гремевших при каждом движении ее квадратного тела.
Женщина посмотрела на Антона исподлобья и, сорвав бумажную печать со скотчем, грубо
– Ой! А у тебя тут продукты были? – ехидно улыбнулась Медуза Горгона (такое прозвище дал ей Антон).
– Не "у тебя", а "у вас"… Бутерброд был, с котлетой, который вы у меня в Маке изо рта вырвали.
– Ишь ты, какие мы обидчивые.
– Что вы, я просто констатирую факт. Когда я обижусь, вы об этом узнаете, – спокойно ответил Антон, складывая вещи в рюкзак.
– Если все на месте, распишись здесь, – холодно приказала она и ткнула мясистым пальцем в лежавший на столе раскрытый журнал.
Антон черканул подпись рядом с фамилией Громов и, закинув рюкзак на плечо, направился к выходу.
– Бутерброд забыл, – ядовито заметила Горгона.
Антон повернулся и, широко улыбнувшись, произнес: – А это вам, угощайтесь!
Дверь с табличкой "Склад для хранения изъятых вещей" захлопнулась не сразу, успев пропустить через себя порцию отборной матерной брани.
– Ну ты, Громов, даешь! – весело воскликнул ожидавший подопечного в коридоре коренастый охранник. – Уже и Паучиху достал! Такими темпами ты скоро снова на свою шконку вернешься.
– Постараюсь вас больше не беспокоить, – в том же шутливо-вежливом тоне ответил Антон, и они двинулись по узкому коридору к решетчатой перегородке с дверями на огромном замке. За ними виднелся «аквариум» – застекленная со всех сторон комната дежурного по части. Здесь Антону дали подписать еще какую-то бумагу и, пожелав «больше не попадаться на глаза», выпустили через турникет. Миновав толпу угрюмо слонявшихся по предбаннику жителей Средней Азии, бывший арестант толкнул тяжелую металлическую дверь и вышел на залитую холодным ноябрьским солнцем улицу.
Первые несколько минут Антон жмурился и моргал, привыкая к дневному свету и открытому пространству. Он и не знал, какое это блаженство – смотреть на залитое ласковым солнечным светом бездонно-синее небо в оправе поседевших от снега Уральских гор. А воздух? Как сладко дышится на свободе! Совсем не так, как в спертой атмосфере шестиместной камеры, пропитанной кислым запахом десятка потных человеческих тел, дешевого табака и «параши», наспех обшитой гипсокартоном; не свяжись Антон с правозащитниками по заныканному кем-то из арестантов смартфону, так бы и ходили сидельцы по нужде по старинке – при всем народе.
Едва закрылась дверь за последним правозащитником, как начался капитальный шмон – искали виновника “наезда” и “орудие преступления”. Антон прятаться не стал – взял вину на себя и попросил объяснить, какую статью закона он нарушил на этот раз. Вместо ответа он получил изрядную порцию “законных” тюремных пакостей: начальство изолятора запретило ему все свидания и звонки на волю, а охрана регулярно превращала его постель в гору истоптанных тряпок. Медуза Горгона оказалась вишенкой на этом тортике изощренной мести…
«Похоже, к свободе, как и к тюрьме, нужно привыкать», – с блаженной улыбкой констатировал Антон и почти пожалел, что не удастся обдумать эту мысль как следует, так как дверь со скрежетом отворилась, и оттуда вывалилась толпа мигрантов, громко поносивших на фарси порядки «этой дикой страны».
– Антоха-а-а! – крикнул кто-то издалека и Антон, оглянувшись, увидел метрах в пятидесяти от себя белобрысую голову Глеба, стоявшего на парковке и махавшего ему рукой.
– Дружище, – обрадовался Антон и быстрым шагом направился к затесавшейся среди иномарок бежевой Ладе-Калина.
Друзья обнялись, и Глеб спросил:
– Куда?
– В Мак, – коротко скомандовал Антон и, бросив вонючий рюкзак в багажник машины, упал на заднее место.
– Ты че, Антох? Садись вперед!
– Спасибо, я здесь посижу: после Мака душ надо принять и постираться.
– Ну ты зэка конкретный, – уважительно покачал головой Глеб. – Думаешь в Маке так воняет, что тебя никто не заметит?
– Я быстро… Надо забрать кое-что.
– Как скажешь… А-а-а, чтоб тебя, – ругнулся Глеб, пытаясь завести машину, заглохшую после первого же зажигания. Раза с третьего Лада громко чихнула, дернулась и покатилась под горку к выезду на центральный проспект.
День был рабочий, машин и людей на городских улицах попадалось немного. Продавцы магазинчиков, расположенных на первых этажах сталинских трехэтажек и пятиэтажных хрущевок, уныло курили у дверей своих заведений. Древние бабульки, с клюками, а те, что помоложе – с палками для скандинавской ходьбы, слонялись по пятерочкам и магнитам в поисках скидок на продукты. Даже дорожники, латающие ямы на перекрестках, своей медлительностью и цветом одежды отлично вписывались в унылый пейзаж осеннего города. Будничную серость немного скрашивали ребятишки, весело роившиеся в школьных дворах и стайками перебегающие улицу на светофорах.
Совершенно неуместными на этом фоне выглядели жизнерадостные лица кандидатов в мэры города, смотревшие на прохожих и водителей с каждого рекламного баннера: в белоснежных рубашках и ярких галстуках, с идеальными прическами и пышущими здоровьем лицами, они больше напоминали звезд экрана или заморских проповедников.
– Понавешали, гады, таблоидов, – зло выругался Глеб, – не проехать, не пройти. Всюду эти похабные рожи.
– Ты лучше на дорогу смотри, – спокойно сказал Антон. И, помолчав, добавил задумчиво: – Недолго им осталось.