Спокойной ночи, крошка
Шрифт:
Мэл улыбнулся. Я старалась унять боль оттого, что Мэл сказал, будто Нова выглядит великолепно. Дело было не в его словах. Дело было в тоске, промелькнувшей в это мгновение на его лице.
Глава 23
Я лежу на диване, слушая, как Мэл возится в кухне. Он готовит мне ужин. В последнее время он постоянно заезжает ко мне после работы, чтобы приготовить ужин.
Недавно заходила Стефани, она посидела
Стефани приносила цветы, конфеты, книги, эфирные масла, которые, как она думала, мне понравятся. Она спрашивала, можно ли ей положить руку на мой живот, и я видела, как она расцветает от счастья, как ее лицо озаряет улыбка.
Мэл целовал меня в щеку, когда я открывала дверь, и сразу же касался моего живота. Он говорил «Привет» два раза — мне и ребенку. Остаток вечера его рука почти все время лежала на моем животе.
Я не знаю, что они чувствовали. Сама я старалась не прикасаться к животу. Да, мне хотелось опустить туда руку, проверить, стала ли кожа грубее (она казалась грубее) и теплее (мне кажется, все мое тело стало теплее, меня часто бросало в жар, и я уже не надевала второй свитер, как обычно). Джинсы стали мне малы, а моя грудь… За последний месяц я купила шесть новых лифчиков. Моя грудь увеличилась на три размера, и я уже подумывала о том, чтобы купить бюстгальтер еще на размер больше. Я не то чтобы располнела, только грудь и бедра увеличились.
Как бы то ни было, я старалась не касаться своего живота, каждый раз заводя руки за голову, когда мне хотелось сделать это. Я не могла коснуться живота! Даже утром, когда я натирала тело кремом после душа, я не касалась живота. Не хотела касаться. Мне нельзя было проникаться духом того, что я делаю. Мне приходилось постоянно напоминать себе о том, что я рожаю ребенка для Мэла и Стефани. Если бы я позволила себе думать о малыше… Не уверена, что справилась бы с этим.
Почти на всех сайтах писали, что суррогатные матери уже должны иметь детей. Они должны «покончить» с темой материнства, должны чувствовать, что у них уже есть своя семья. Если суррогатная мать рожает своего первого ребенка, рожает его для того, чтобы отдать, могут возникнуть проблемы. Неврозы. Тяжелая послеродовая депрессия. Могут возникнуть проблемы с тем, чтобы отдать ребенка.
И, конечно, вдруг что-то пойдет не так, и ты уже не сможешь завести детей после этого? Это может уничтожить тебя.
Я не могу представить себе, как тут обойтись без проблем, без чувства утраты, и неважно, есть у меня семья или нет. Но я делаю это для двух близких мне людей, и на этом я должна сосредоточиться.
А чтобы сделать это, я должна чувствовать себя отстраненной от ребенка. Отчужденной.
Не касаться живота, не становиться перед зеркалом в спальне, наблюдая, как меняется мое тело.
Когда я проходила обследование на двенадцатой неделе беременности, Стефани, державшая меня за руку, охнула, глядя на экран. А я не смотрела. Я смотрела в потолок, закусив нижнюю губу. Я изо всех сил сдерживалась, чтобы не посмотреть на снимок УЗИ, где видны были ручки
Врач спросила меня, все ли в порядке. Спросила, почему я не смотрю на экран. Я пробормотала что-то о том, что мне нужно сосредоточиться, чтобы не выпустить содержимое переполненного мочевого пузыря. Мол, я потому и привела с собой подругу. Она запомнит все подробности вместо меня.
Стефани была так счастлива, что обнимала меня три минуты после того, как я сходила-таки в туалет. Она спросила, не хочу ли я посмотреть на снимок, но я отказалась, сказав, что он принадлежит ей.
Я не могла посмотреть на него. Это создало бы связь между мной и ребенком. Ментальную связь, эмоциональную связь. Связь, которую я не могла себе позволить.
Если я позволю себе такое, то утрачу себя. Потеряюсь в мире фантазий, в которых после родов ребенка отдадут мне. В которых мы с отцом ребенка будем жить вместе долго и счастливо. В которых я получу то, о чем мечтала пару лет назад.
В последние три недели Мэл стал необычайно внимателен ко мне. Он готовил мне ужин, приносил чай, заставлял укладываться в кровать. Он делал такое и раньше, но теперь что-то изменилось. Я не уверена, что именно, но теперь Мэл обеспокоен больше, чем раньше.
Может, он догадался, что я планирую уехать примерно на год после того, как ребенок родится. Только так я смогу отдать им малыша. Я сяду в самолет и облечу весь мир. Мне нужно будет свободное пространство. Мне нужно будет находиться подальше отсюда. Далеко-далеко.
Когда я вернусь, надеюсь, я смогу воспринимать этого ребенка как их дитя и ничье больше. Я смогу отринуть мысли о том, что я поспособствовала его появлению на свет. Наверное, Мэл догадался об этом и теперь не хочет, чтобы я уезжала. Поэтому он и готовит для меня, поэтому так открыто выражает свою благодарность, поэтому и напоминает мне о том, как много я для него значу.
Мэл накормил меня превосходным ужином: тушеная брокколи, гренки с бобовым соусом и сыром, молодая картошка, сбрызнутая оливковым маслом, йогурт с персиком.
А потом он спросил, можно ли ему послушать ребенка.
— Конечно, — ответила я.
Мэл встал на четвереньки на диване, поднял мою футболку и осторожно приложил ухо к животу. Я смотрела на его голову, на светлые завитки на затылке. Мне хотелось коснуться их, погладить его по голове. Я испытывала это желание в те годы, когда была влюблена в него. Мне хотелось, чтобы Мэл поднял голову и наши взгляды встретились. Я хотела, чтобы он потянулся ко мне, чтобы его пальцы срывали мою одежду. Мне хотелось раздеть его. Мне хотелось…
Я запрокинула голову, стараясь дышать ровнее. Мне нельзя думать об этом. Это все гормоны. Они вызывают такие желания. А теперь, как я и боялась, гормоны вызвали во мне скрытые на задворках души чувства. Эти чувства не умерли, они лишь были спрятаны, погребены в самой глубине моего сознания. Когда я испытывала их в юности, они были безответными, а теперь и вовсе запретными, ведь мы оба были счастливы, сделав свой выбор. Правда, Кейт бросил меня из-за того, что я согласилась стать суррогатной матерью, но до этого я была счастлива с ним. А Мэл нашел любовь всей своей жизни.