Спор о Сионе
Шрифт:
Вслед за тем Дрю вторгается в Мексику и в республики Центральной Америки, побеждает и их в одной битве, объединяя их затем под американским флагом, который в следующей главе становится «неоспоримой эмблемой авторитета» также и для Канады, британских, французских и всех иных владений в Вест-Индии. Сельвин и Филипп Дрю, оба, разумеется, олицетворяют «полковника» Хауза. Сельвин — непревзойдённый партийный организатор и тайный носитель высшей власти; Дрю — сумбурный «утопист-мечтатель» (Протоколы), который, достигнув власти, не знает, что с ней делать. Как и следовало ожидать, под конец Хауз сам не знал, что ему делать с двумя созданными им фигурами, представлявшими, по сути дела, одно и то же лицо, и он должен был соединить их, сделав Сельвина — первоначального злодея повествования — доверенным лицом и приятелем бедняги Дрю. После этого неудивительно, что он снова не знал, что ему делать с Дрю, разве что отдать его на съедение медведям. Он посадил его на корабль, плывущий в неизвестном направлении, вместе с девицей Глорией, жаждавшей любви и на протяжении пятидесяти глав выслушивавшей бессвязные речи Дрю о его планах переустройства мира, заканчивая роман восклицаниями: «Счастливая Глория! Счастливый Филипп!.. Куда их несёт?
Вероятно и в самом деле никто не стал бы дочитывать этот роман до конца, и никого не интересовало, куда поплыли Филипп и Глория, с одним только исключением. Был на земле один единственный человек, для которого эта история должна была иметь столь же жуткое значение, как портрет Дориана Грея для самого Дориана: Вудро Вильсон. В этом отношении роман «Администратор Филипп Дрю» — единственный в своём роде. Два вопроса преследуют историка: читал ли Вильсон этот роман, и что (или кто) побудило Хауза опубликовать точную картину того, что происходило в то самое время, когда «креатура» была сделана сначала кандидатом в президенты, а затем и президентом республики? В свете этого книга приобретает характер садистского издевательства, и читателю становится ясно, что люди, собравшиеся вокруг полковника Хауза, должны были быть теми самыми злодеями, потоке описаны в главе «Ликующие заговорщики».
Можно ли допустить, что Вудро Вильсон не читал этой книги? Из его врагов или друзей во время избирательной кампании кто-то должен же был дать ему её а руки. Историк должен задать себе вопрос, не было ли знакомство с этим произведением причиной болезненного душевного и физического состояния, вскоре поразившего президента. Несколько описаний его со стороны современников могут послужить иллюстрацией к этому вопросу, хотя они и забегают несколько вперёд в хронологии нашего повествования. Хауз писал впоследствии о том, кого он «выбрал» и провёл в президенты («единственный из всех, кто во всех отношениях подходил к этой должности»): «В это время (1914 г.) и несколько раз впоследствии мне казалось, что президент ищет смерти; его поведение и его душевное состояние с уверенностью показывали, что он не находил более радости в жизни». Вскоре после того, как Вильсон стал президентом, британский посол сэр Гораций Планкетт (Plunkett) писал Хаузу: «Я посетил президента и был потрясён, насколько он выглядел измученным; перемена в нём, по сравнению с январём (месяц вступления президентов в должность — прим. перев.), — ужасна». Шесть лет спустя сэр Вильям Уайзмен, правительственный эмиссар Великобритании, говорил Хаузу: «Я был потрясён видом президента… у него было серое, истощённое, лицо, часто подергивавшееся в жалких попытках сдерживать нервы, явно находившиеся в полном расстройстве» (1919 г.).
Заметим сходство этих описаний Вильсона с позднейшими описаниями президента Рузвельта, которого Хауз также считал своим подставным лицом. Как писал Роберт Э. Шервуд (влиятельный американский журналист и плодовитый драматург, ярый друг Советов в 30-х годах, во время войны автор официальных речей президента — прим. перев.), Рузвельта постоянно преследовал «призрак Вильсона». Через 2 года после первого избрания Рузвельта в президенты, менеджер демократической партии Джемс Фарлей писал о нём: «Президент выглядит плохо… измождённое лицо и замедленные реакции» (1935), а ещё 2 года спустя он был потрясён видом президента» (1937). Точно также была «потрясена видом президента» и мадам Чан Кай-ши в 1943 году; Мерриман Смит писал в 1944 г., что Рузвельт «выглядел старее, чем когда-либо, и произнёс совершенно бессодержательную речь», в то время как по словам Джона Т. Флинна фотографии президента потрясли страну и народ». Член кабинета Рузвельта, мисс Френсис Перкинс, сказала однажды, выйдя от него в 1945 г., «я не могу больше этого выдержать, президент выглядит ужасно».
Видимо самый верный путь стать несчастным, это получить власть в качестве орудия других лиц, остающихся незримыми. Вильсон неизбежно выглядит ничтожеством при чтении этих свидетельств, ставших теперь доступными историкам. Полковник Хауз, раввин Уайз и другие из его окружения смотрели на него, как коллекционеры смотрят на приколотого булавкой жука. Когда он в двадцатилетнем возрасте решил в один прекрасный день стать президентом страны, то вероятно он менее руководился божественным откровением, чем гаданием на кофейной гуще. Это стало впоследствии известно, и ребе Уайз как-то задал ему вопрос: «Когда Вы впервые начали думать или мечтать о президентстве?» Поскольку раввину было известно гораздо больше, чем Вильсону, о том, как его мечты оказались осуществлёнными, он вероятно задал вопрос не без задней мысли, и несомненно был поражён ответом Вильсона: «После окончания Давидсонова колледжа в Южной Каролине не было дня, когда бы я не ожидал стать президентом», после чего последовал язвительный вопрос: «Даже когда Вы были учителем в женской гимназии?» Вильсон, явно забывший истинное положение вещей, повторил: «Я всегда был уверен, что буду президентом, и готовился к этому».
Между тайным «выбором» Вильсона Хаузом в 1910 году и его официальным выдвижением на президентскую кандидатуру в 1912 г. ему пришлось публично расписаться в преданности сионизму; этим американский народ был вовлечён в еврейское предприятие, как и английский народ оказался связанным с ним предложением Уганды в 1903 г. Разъезжая по стране с предвыборными речами, Вильсон выступил и по вопросу «о правах евреев», заявив следующее: «Я говорю здесь не для того, чтобы выразить симпатии нашими еврейским согражданам, а чтобы ясно выразить наше полное единство с ними; это не только их цель, это цель Америки».
Эти слова могли иметь только одно значение: как декларация внешней политики в том случае, если Вильсона выберут президентом. Не было никакой необходимости говорить о единстве между одними американцами и другими, а евреи в Америке были всегда и во всех отношениях равноправны и свободны; это положение могло измениться
К этому времени вся сионистская пропаганда была направлена против России. Прошло 30 лет после убийства императора Александра Второго, которого революционеры ненавидели за его попытки ввести в России парламентарные порядки (как пишет Кастейн, участие евреев в цареубийстве было совершенно «естественным»). Наследовавший престол Александр III вынужден был бороться с революционерами более энергично. В дни Вильсона император Николай II возобновил попытку царя-освободителя умиротворить и объединить страну, дав народу избирательные права, что снова встретило яростное сопротивление со стороны объединённых в революционную партию сионистов.
В то самое время; когда Вильсон нашёл нужным ополчиться на Россию за её «нетерпимость», политические убийства стали там ежедневным средством разрушения трудов Николая II. В разгар революции царь издал в 1905 г. указ, сделавший Россию конституционной монархией, и ввёл всеобщее избирательное право. Революционеры боялись этих освободительных мероприятий больше, чем казаков, и использовали государственную Думу для бунтарского бесчинства, так что её пришлось распустить. Царь назначил премьер-министром просвещённого государственного деятеля П. А. Столыпина, проведшего закон о земельной реформе, за которой последовали новые выборы. В результате, в русском парламенте Второго созыва Столыпин был встречен бурной овацией, а революционеры остались с носом (около трёх миллионов безземельных крестьян, получили землю в полную собственность). [16] Будущее России казалось в этот момент светлее, чем когда-либо. Признанный национальный герой, Столыпин писал:
16
Даже столь всесторонне осведомлённые западные авторы, как Дуглас Рид, часто «плавают», как только речь заходит о России, что несомненно является следствием систематического искажения русской истории «заинтересованной стороной», создавшей себе, в особенности после 1917 года и, главным образом, в Англии и Америке, монополию в этой области.
«Безземельных крестьян» в России, в отличие от западной Европы, вообще не было, за исключением тех, кто, формально принадлежа к крестьянскому сословию, занимался вместо земледелия торговлей, ремеслом, промыслами и т. д., но и они наделялись общинной землёй, сдавая её обычно в аренду односельчанам. Столыпинская реформа освободила крестьян от общинной зависимости, закрепив 16 милл. десятин в частную собственность 2,5 млн. крестьянских дворов. Одновременно гигантскими темпами проводилось землеустройство (ликвидация чересполосицы и т. д.), фактически сводившееся к установлению постоянной собственности и на общинную землю; т. ч. к 1916 году почти 60 % надельной, т. е. бывшей общинною земли (общая площадь надельной земли, отведённой крестьянам после реформы 1861 г. составляла около 117 млн. десятин или более 127 млн. гектаров) перешли в личную собственность крестьянства. Помимо этого, русское крестьянство владело 30 млн. десятин земли, купленной на личные средства, и арендовало дополнительно не менее, чем 60 млн. десятин земли, главным образом у помещиков.
Что касается думской истории, то распущена была также и Вторая Государственная Дума, отказавшаяся лишить депутатской неприкосновенности 55 соц. — дём. депутатов, замешанных в подготовке убийства императора, великого князя Николая Николаевича и П. А. Столыпина, после чего последний провёл в порядке чрезвычайного законодательства новый избирательный закон, обеспечивший Третьей Государственной Думе способное к продуктивной работе большинство. Земельная реформа вместе с землеустройством показала результаты лишь по прошествии нескольких лет, и прямого влияния на исход выборов в Думе не имела. Далее, Дуглас Рид ошибочно производит Столыпина в графы, что мы в переводе опустили.
Небезынтересно, что «Американская Энциклопедия» посвящает Столыпину всего 14 строк (Нью-Йорк, 1968, т.25, стр.671), в которых его реформа даже не упоминается, сообщается лишь, что «он подчинил большую часть империи военно-полевому управлению для подавления растущей революции, и был убит в 1911 году». Думскому противнику Столыпина, сомнительному историку и политическому ничтожеству Милюкову, та же «Американская Энциклопедия» посвящает 74 строки, полные славословий.
К той же области «объективной информации» относится и то, что автор известного в США труда о советском сельском хозяйстве, Наум Ясный («The Socialized Agriculture of the USSR. Plans and Performance», Stanford 1949), на 17-ти страницах главы 9-й, посвящённой дореволюционному русскому сельскому хозяйству перед Первой мировой войной, не говорит ни единого слова о реформе Столыпина и даже не называет его имени. Русское сельское хозяйство и положение крестьянства в России, подаются Наумом Ясным в совершенно ложном свете.
«Наша главная цель — укрепить наше крестьянство. Вся сила страны в нём… Дайте стране 10 лет покоя… внешнего и внутреннего, и вы не узнаете нынешней России».
Эти десять спокойных лет изменили бы к лучшему историю всего мира; однако, заговор вовремя вмешался, принеся «десять дней, которые потрясли мир». В 1911 г. Столыпин поехал в Киев, где царь открывал памятник убитому революционерами царю-освободителю Александру II, и во время спектакля в оперном театре был застрелен еврейским революционером Богровым (в 1917 году еврейский комиссар, обнаружив в группе беженцев девушку — дочь Столыпина, застрелил её на месте).