Спор о Сионе
Шрифт:
Это был некий генерал сэр Генри Вильсон, наилучшим образом охарактеризовавший себя сам во время поездки в Россию в составе военной миссии в январе 1917 года: «Роскошный обед в министерстве иностранных дел… на мне офицерский крест Почётного Легиона, звезда и цепь ордена Бани, русские эполеты и серая каракулевая шапка, и в общем я был красавец-мужчина. На обеде и на последующем приёме я произвёл фурор. Я был много выше ростом, чем великий князь Сергей, и, как мне сказали, я произвёл во всех отношениях отличное впечатление. Великолепно!» Этому субъекту, самодовольно позировавшему на фоне русской трагедии, Ллойд Джордж и сионисты были обязаны долгожданными возможностями, Англия же без малого громадной катастрофой. Сэр Генри был очень высокого роста, худощав, гладок и улыбчив; один из тех нарядных, лощёных, красно-лампасных и окантованных золотом генштабистов, увешанных орденами и приводивших в бешенство усталых и покрытых окопной грязью солдат во Франции. Французская гувернантка обучила его в детстве говорить без акцента по-французски, за что нашего «Анри» обожали французские
Прежде сэр Генри был вполне согласен с мнением остальных военных о первостепенном значении главного фронта и безумии распылять силы на «побочных театрах», превзойдя всех в решительности, с которой он выразил основной принцип: «Чтобы закончить войну, надо бить немцев, а не турок… место, где можно убить больше всего немцев, находится здесь (во Франции), а поэтому каждый фунт наших боеприпасов должен со всех концов мира прибыть сюда. Вся история учит нас, что операции на второстепенных и маловажных театрах войны не оказывают влияния на главном фронте, лишь ослабляя занятые на нём силы» (1915).
Никто, от фронтового солдата до выпускников военных академий, не станет с этим спорить. Ясно, что и в 1917 году сэр Генри не мог обнаружить никаких военных доводов, чтобы отказаться от этого основного принципа войны в пользу совершенно противоположного. Для объяснения его сальто-мортале, в этом вопросе не приходится, поэтому, ломать голову. От него не ускользнули ни успехи сионизма, ни подоплёка спора между Ллойд Джорджем и его прямым начальником, сэром Вильямом Робертсоном. Сэр Генри учуял возможность выжить сэра Вильяма и сесть самому на его место. Неудивительно, поэтому, что, рассказывая о «поисках новых друзей» в этот период, Хаим Вейцман упоминает о «симпатии» со стороны генерала Вильсона, «большого друга Ллойд Джорджа», 23 августа 1917 г. сэр Генри доложил Ллойд Джорджу, что он «твёрдо верит, что если будет основательно разработан хороший план, то мы сможем очистить Палестину от турок и с большой вероятностью полностью разгромить Турцию за время зимней распутицы, не нарушая операции генерала Хэйга весной и зимой (во Франции)».
Это и был тот рапорт, который дал Ллойд Джорджу необходимую поддержку для отдачи упомянутого выше приказа в сентябре 1917 г. Он ухватился за соблазнительную формулировку о «зимней распутице», снабдившей его военным доводом! Генерал Вильсон разъяснил ему, что «зимняя распутица» во Франции, во время которой армии якобы тонут в грязи и большое германское наступление невозможно, включает в себе «пять месяцев грязи и снега от середины ноября до середины апреля (1918 г.)». На этом доводе Ллойд Джордж основал своё решение перебросить из Франции «необходимые войска для большого наступления в Палестине», чтобы вернуть их к тому времени, когда они снова понадобятся во Франции Что же касается этой последней надобности, то генерал Вильсон, единственный из всех военных руководителей, авторитетно заявил Ллойд Джорджу, что никакого крупного германского наступления на западном фронте вероятно вообще не будет (как известно, оно началось в середине марта 1918 г.).
Сэр Вильям Робертсон тщетно указывал на то, что весь этот календарный план совершенно иллюзорен; переброска войск встречалась с громадными трудностями морского транспорта, и к тому времени, когда последние дивизии Станут высаживаться в Палестине, первым уже надо будет переправляться обратно во Францию. В октябре 1917 г. он ещё раз предупредил, что войска, взятые из Франции, не успеют вернуться туда к началу летних боёв: «Правильным военным решением является продолжать оборонительные операции в Палестине… и искать решения на западе… все резервы должны быть брошены на западный фронт». В этот решающий момент, главный заговорщик во всей этой истории — случай — также пришёл на помощь сионистам. Правительство в Лондоне, по-видимому почти забывшее о западном фронте, пристало Робертсону с требованиями дать им Иерусалим, «в виде рождественского подарка» (одна эта фраза заставляет вспомнить замечание Вейцмана в 1914 г. о «легкомыслии», с которым Ллойд Джордж смотрел на войну). Такой же нажим заставил генерала Алленби в Палестине предпринять пробное наступление; к его удивлению, турки оказали лишь слабое сопротивление, и он без особых трудностей занял Иерусалим.
В общем балансе военных действий этот успех не имел ни малейшего значения, но после него удержать Ллойд Джорджа уже было невозможно. Войска перебрасывались из Франции без всякого учёта того, что там ожидалось. 6 января 1918 г. генерал сэр Дуглас Хэйг жаловался, что накануне решающих боёв его армии во Франции были существенно ослаблены; в пехоте ему недоставало 114 тысяч солдат. 10 января 1918 г. военное министерство вынуждено было издать приказ о снижении числа батальонов в каждой дивизии с 12 до девяти. Свободная печать могла бы в
Наиболее известным военным обозревателем «Таймса» был в то время полковник Репингтон, пользовавшийся наивысшим во всём союзном мире авторитетом в этой области. В своём дневнике того времени он записал: «Всё это ужасно, и это будет означать снижение на одну четверть нашей пехоты во Франции и к неизбежному смятению во всех наших войсках в момент приближающегося кризиса. Ещё никогда я не чувствовал себя столь несчастным с самого начала войны… Мне удаётся сказать лишь немногое, поскольку издатель „Таймса“ часто переделывает мою критику, либо же её вообще не опубликовывает… если „Таймс“ не вернётся к своей независимой линии и не станет на страже интересов общественности, мне придётся умыть руки и уйти».
Когда предупреждения Робертсона о близкой опасности начали сбываться, он был уволен. Желая получить одобрение палестинской авантюры, Ллойд Джордж представит свой план Высшему Военному Совету союзников в Версале. В январе 1918 года союзные специалисты утвердили план, «при условии, что Западный фронт будет полностью обеспечен». По требованию Клемансо, сэр Вильям Робертсон повторил своё предупреждение о том, что этот план представляет для Западного фронта смертельную опасность. По окончании совещания Ллойд Джордж сделал ему сердитый выговор и тут же назначил на его место сэра Генри Вильсона. Прежде чем уйти со своего поста, сэр Вильям сделал последнюю попытку предотвратить близящуюся катастрофу. Он поехал (в том же январе) в Париж просить командующего американскими войсками, генерала Першинга, пополнить ослабленный фронт (к тому времени ещё только четыре с половиной дивизии американских войск высадились во Франции). Верный солдатскому долгу, генерал Першинг дал ответ, какого ожидал сэр Вильям и как он и сам ответил бы на его месте: «Он иронически заметил, что мою просьбу о помощи на западном фронте трудно примирить с желанием мистера Джорджа действовать наступательно в Палестине. К сожалению ответить на это было нечем, разве что тем, что если бы дело зависло от меня лично, то ни один солдат и ни одно орудие в Палестину посланы бы не были».
После этого от сэра Вильяма Робертсона не «зависело» уже больше ничего. Его воспоминания отличаются от мемуаров Ллойд Джорджа и других политиков тем, что в них нет никакой горечи; он думал только о долге. Об обращении с ним самим он пишет только, что «в течение 1917 года моей неприятной обязанностью часто было возражать против военных предприятий, которые премьер-министр хотел поручить армии; несомненно, что моя оппозиция повела к его решению испробовать другого начальника Имперского Генерального Штаба… По поводу моего увольнения, следовательно, говорить было не о чём и я ни о чём и не говорил». Так этот замечательный человек уходит из нашей повести, уступая место многим, гораздо менее достойным. Однако его труды не пропали, поскольку до самого своего увольнения ему удалось сохранить разреженному английскому фронту ровно столько солдат и орудий, что в дни величайшего напряжения, в марте 1918 г., он смог удержаться, как рвущийся канат иной раз держится на последней нити.
После того, как «его ушли», два человека, стоявшие вне правительства и вне армии, продолжали борьбу, и их усилия заслуживают быть отмеченными, как последние попытки сохранить принципы свободного, независимого и бдительного газетного репортажа. Полковник Репингтон был в прошлом кавалерийский офицер, почитатель красивых женщин, остроумный собеседник и бравый рубака. Его дневники рисуют незабываемую картину пустой салонной жизни в то время, когда во Франции армии сражались одна против другой, а в Лондоне плелись сети политических интриг. Он не пренебрегал этой жизнью и, хотя видел её неуместность, считал, что одним унынием делу тоже не помочь. Он был столь же честен и такой же патриот, как и Робертсон, и абсолютно неподкупен; многочисленные заманчивые предложения (явно делавшиеся с намерением заставить его молчать) не оказывали на него действия. Он писал: «Мы перебрасываем миллионы людей на второстепенные театры войны, ослабляя наши армии во Франции в момент, когда немчура готова бросить на нас все свои силы, освободившиеся в России… мне не удаётся получить поддержку издателя «Таймса», нужную чтобы пробудить страну, и я думаю, что мне скоро придётся с ним расстаться (автор обнаружил дневник полковника Репингтона, работая над этой книгой, и увидел, что его собственный опыт работы с тем же издателем «Таймса» 20 лет спустя был совершенно аналогичен). Месяцем позже он записал: «Во время бурного разговора я прямо сказал Джеффри Доусону, что его раболепство перед военным кабинетом в текущем году было в значительной степени причиной опасного положения нашей армии… я не желаю больше иметь ничего общего с «Таймсом».