Спор об унтере Грише
Шрифт:
Конечно, его уже не смогут прищелкнуть, так как в сфере нашей компетенции он не совершил никакого преступления. Его проступок скорее подсуден тыловому или военному суду той местности, из которой он бежал. А какое судилище уготовано господом богом для этого лесопильного завода или лагеря при лесных складах, этого нам знать не дано…
Само собою разумеется, — продолжал он уже более деловым тоном, — мы сделаем все от нас зависящее, чтобы направить дело по верному пути, иначе пройдут месяцы, пока парень обретет наконец своего судью. Мы попытаемся, следовательно, извлечь из показаний обоих эберсвальдцев, которые уже находятся в пути, какие-нибудь данные и по этой линии.
И тем самым мы с помощью искусно составленных формулировок подтолкнем дело на верный путь, чтобы наивозможно скорее отыскать суд, которому оно подведомственно. Может быть, мы перешлем это дело в Белосток через какого-нибудь внушающего доверие человека, например через писаря Бертина, и окажем ему содействие в осуществлении этой короткой, но обогащающей ум служебной поездки.
Покуривая трубку, радостно растроганный, Бертин прислушивается к словам этого чудесного парня, воскресившего в нем человека, заменившего ему отца и мать в тот момент, когда он, Бертин, со смятенной душой, совершенно опустошенный внутренне, попал сюда с западного фронта.
— Я почти растроган той большой отеческой заботой, которую проявляет в отношении меня господин военный судья, — произнес он с деланной шутливостью и прибавил: — В самом деле, доктор Познанский, это не плохо продумано. Кроме того, можно воспользоваться этим случаем и приискать для нас в управлении «Обер-Ост» еще второго писаря. Мы можем затребовать и кого-либо из пригодных к строевой службе. Ведь они там опять сидят под угрозой проверочной комиссии… Благодарение создателю, скоро уже наступит мой отпуск, — закончил он, устремив совершенно потерянный взгляд на смотревшую на него с портрета девушку с одухотворенным ртом и склоненной головкой. — Ведь не станут же они навязывать нам женский труд?
— А почему бы и нет? Я ничего не имею против очаровательных женщин в моей столь одинокой, по милости Марса, жизни, — возразил доктор Познанский, — хотя, правда, благодаря одиночеству я вновь принялся за чтение, и, кроме того, я нахожу, что работа с мужским персоналом очень успокаивает нервы; тем не менее быть слишком здоровым во время войны тоже предосудительно, и почему бы опять не потрепать себе немного нервы с какой-нибудь машинисткой? В моем бюро на Таунциенштрассе, семь найдутся несколько девушек, которые с радостью совершат путешествие в вагоне второго класса до Мервинска только для того, чтобы я согласно Фрейду изучил их подсознательную жизнь на основании ошибок в их работе на пишущей машинке…
Итак, Бертин, мы затребуем Бьюшева как денщика, оставим его у себя и после возвращения Руппеля и только тогда отпустим его, когда там, в Белостоке, точно установят, какому суду он подведомствен. Ибо, я смею думать, что в наших тыловых тюрьмах, в Белостоке и в других крупных узловых городах, воздух менее целителен для русских пленных, чем в идиллической атмосфере арестного дома в Мервинске.
Между прочим, заметьте: этот парень относится к сфере нашего ведения, а сферу своего ведения солдат отстаивает, вцепившись в нее когтями и зубами. Точно так же, как он руками и ногами отталкивает от себя все, что не относится к его работе. Вы знакомитесь здесь с важными принципами жизни цивилизованных белых людей, и я рассчитываю,
Бертин покраснел и изумленно взглянул в лукаво поблескивавшие круглые глаза старшего друга.
— Не теряйте бумаг, юный герой, и, прежде всего, — не оставляйте в официальных делах ничего, что при ближайшем рассмотрении оказывается довольно забавно задуманной комедией в стихах на тему из жизни Испании в пятьдесят седьмом году до христианской эры.
Бертин снова покраснел. Он забыл в папке, содержащей документы по делу Бьюшева, несколько страниц рукописи комедии «Феликс», в работе над которой он надеялся вновь обрести свои совершенно расшатанные творческие силы.
Это могло случиться только вчера вечером, когда он читал своему другу, сестре Софи, начало второго акта и, пьяный от радостного возбуждения, заметил, что в этих сценах, пожалуй, действительно чувствуется творческая фантазия и мастерство, какие были ему присущи в тот год, когда призыв в армию вырвал у него перо из рук.
Приди же, нежная красавица, ко мне! Мы отдохнем в траве среди цветов, И поболтаем чинно мы друг с другом, И, словно дети, взявшись за руки, переплетем Немытые, но дружеские пальцы.— По-видимому, вы гораздо более знамениты, чем сами предполагаете. Я имею в виду вашу известность в Мервинске, — безжалостно продолжал Познанский. — Вчера вечером у его превосходительства чьи-то очаровательные губки пели вам хвалу. По-видимому, ваши шансы высоко стоят у сестры Барб, донжуан вы этакий.
Бертин кивнул головой, довольный, что Познанский напал на ложный след, и искусно перевел разговор с этой несколько щекотливой темы на другую, более приятную, перейдя к существу дела.
— Видел ли уже его превосходительство Бьюшева? Не следовало ли нам устроить им свидание? При известных обстоятельствах это могло бы иметь свои хорошие стороны — не для его превосходительства, конечно, а для этого злополучного парня.
Познанский громко вдохнул воздух и тотчас же согласился. Бертин понял, что нащупал правильную линию. Конечно, это не повредит: свести вместе человека столь могущественного и человека столь преследуемого.
Кроме того, его превосходительству нужны теперь развлечения. На горизонте вырисовываются какие-то важные решения, как со стороны русских, так и со стороны верховного командования, а он, лишенный здесь, в Мервинске, всякой возможности влиять на ход событий, злится по поводу своей неосведомленности.
Таким образом, военный судья вместе со своим писарем подробно обсудили, как устроить эту встречу, связав ее с затребованием Бьюшева на черную работу. Бертин отстукал требование на пишущей машинке, пользуясь хитроумным искусством переносить мысли на бумагу посредством шумной игры на клавишах, и доктор Познанский поставил свою неразборчивую, характерную для его профессии и личности подпись.
Но когда зашла речь об этом деле, его превосходительство случайно был очень сердит. Писаря его штаба, до сих пор безукоризненно выполнявшего свои обязанности, застигли вечером без увольнительной записки и доложили об этом по начальству. Собственно, в этом не было ничего такого, отчего у генерала, участника мировой войны, могли бы вздуться жилы на лбу.