Спорим, тебе понравится?
Шрифт:
— Нет, — тянет Раф, — очкастая, которая только что вошла в кабинет директора.
Оглядываюсь назад, хмурюсь, вспоминая невспоминаемое лицо девчонки.
— Да никак, — пожимаю плечами, — серь.
— Отлично.
Вопросительно прищуриваюсь и жду пояснений, которые тут же получаю.
— Это была дочка Храмовой.
— Да иди ты! — таращу я глаза на друга и начинаю улыбаться, уже прикидывая в голове возможные расклады.
— Да, её зовут Вероника Истомина. С сентября учится на нашей параллели.
— Бас, — предостерегающе потянул
— Её дочке тоже, — согласно кивнул я, и мы все дружно заржали, покидая шумный школьный коридор...
Глава 2 – Вера
Вероника
Сентябрь...
— Мам, можно мне сегодня пропустить? — шепчу я едва слышно, стараясь не напрягать голос.
— Что значит пропустить? Как у тебя язык вообще поворачивается говорить такое? Ты же не при смерти! Подумаешь, горло болит. Температуры же нет, значит, всё нормально.
Нормально...
Это слово совершенно не вяжется с текущим положением дел. Потому что вставать в воскресный день в семь утра — это ужасно несправедливо. И, конечно, я бы предпочла ещё пару часов понежиться в постели, а потом может прогуляться в парке, сходить на карусели или просто побыть наедине с собой, а не вот это вот всё...
Да, внутренне я недовольна. И да, всё моё существо отторгает то, что я должна делать в столь ранний час, но в моей жизни слишком много «но».
Я не могу ослушаться маму. Мне проще сделать так, как она хочет, чем потом целый день внимать нескончаемый поток нравоучений о том, что я безответственная и что она устала вкладывать мне в голову элементарные вещи. А еще я не в силах видеть её грустные глаза...
Поэтому я встаю с кровати и топаю в ванную комнату, где наскоро принимаю душ и чищу зубы. Будучи ещё в полотенце, вздрагиваю — это мама вошла ко мне без стука, принимаясь торопливо раздирать расчёской ещё влажные волосы и заплетая их в тугую косу.
— Копаешься тут. Опоздаем же.
— Я быстро, — сиплю и опускаю виновато глаза, стараясь не кривиться, когда родительница несколько раз неосторожно и особенно сильно дёргает непослушные локоны.
— Готово, — кивает мне через зеркало, — живо одевайся и на кухню, бабушка уже завтрак приготовила.
— Но я...
— Цыц!
Послушно ускоряюсь, кидаясь к себе в комнату и выискивая в недрах платяного шкафа юбку, блузку и белье с носками. С тоской смотрю в окно — солнце поднялось уже высоко и исправно делает своё дело. Парит. А мне придётся жариться под его палящими лучами и молча терпеть явное неудобство.
Натягиваю на себя одежду и гляжусь в высокое зеркало, поправляя очки на переносице.
Тоска! Зелёная. Беспросветная...
—
От этого сокращения меня передёргивает. Ещё год назад меня звали меня полным именем. А потом привычная жизнь рухнула, и мама ударилась в бога. А я резко трансформировалась в Веру.
И не спрашивайте меня почему.
— Уже бегу! — хриплю надсадно и срываюсь с места, услышав вопли матери, и через пару секунд усаживаюсь за стол, на обитый липким дерматином кухонный уголок.
— Ешь!
Легко сказать.
Но я и здесь послушно беру ложку, принимаясь за кашу с щедрой порцией сливочного масла. Рядом на тарелочке ждут своей очереди два пирожка с неизвестной мне начинкой и большой ломоть белого хлеба с сыром. Это порция еды сгодилась бы и для взрослого мужчины, но моим близким плевать.
Я должна всё это съесть. И точка.
— Быстрее жуй, Вера. И даже не думай тянуть время. Не выйдешь из-за стола, пока всё не съешь.
Кто-то скажет, что это форменное и неприкрытое пищевое насилие. Бабушка и мама скажут, что это всего лишь забота обо мне. Я же просто скажу, что такова моя жизнь и у меня нет выбора, кроме как мириться с тем, что есть.
Молча и беспрекословно доедаю, чувствуя лёгкую тошноту, но облегчённо выдыхаю, потому что мне не приходится давиться сладким чаем или стаканом ряженки. Сегодня мне повезло — мы опаздываем.
— Платок! — орёт мать, когда я уже обулась.
Вся скукоживаюсь от её недовольного тона, а затем максимально ускоряюсь, слушая бесконечные причитания и надевая позабытый головной убор.
Двадцать минут до остановки. Затем час в душном автобусе до пункта назначения и меня ощутимо разматывает. А уж когда оказываемся на месте, так вообще приходится адски непросто. Веки наливаются свинцовой тяжестью под монотонный бубнёж пастора, а спина предательски ссутуливается, пытаясь принять наиболее удобное положение для сна.
Вот только мне нельзя спать. Я больше скажу — мне нельзя даже вида подавать, что я, на пару со своим бунтующим организмом, замыслила нечто постыдное. Мать и так поглядывает на меня подозрительно и с недовольным прищуром, а бабуля так вообще, то и дело, тычет мне в бок локтем, не давай даже помечтать о вожделенных сновидениях.
— Вера!
— А? — вырывает меня чей-то голос из полубессознательной дымки.
— Твоя очередь петь! — возмущённо шипит мать.
Петь! Боже! За что?
Покорно киваю и поднимаюсь на клирос, а там встаю в ряды хора, где спустя пару минут начинаю беззвучно открывать рот. Родительница довольна. Бабушка в умилении складывает руки на груди и улыбается.
Я выдыхаю... пронесло.
Спустя два часа всё заканчивается, и мы снова трясёмся в автобусе, но уже по дороге в обратную сторону. Вот только мои сегодняшние страдания на этом не заканчиваются. За остановку до дома, в который раз не обращая внимания на мои мольбы об отдыхе, мама вместе со мной выходит из общественного транспорта, кивая бабуле и предупреждая, что скоро вернётся.