Спорыш
Шрифт:
Рюмочку приняли, закусили, и тут у крыльца стук. Елена дверь отворила — батюшки, Батариков на пороге, давненько не виделись.
— Ой, — гость незваный говорит, — красавица наша, какая у вас улыбка лучистая. Дай, думаю, узнаю зайду, как там наша совесть народная, живой или нет. Машина, вижу, цела, стоит. А тут прямо вы. Встреча. И улыбка в лицо. Аж с ног валит.
— Что вы говорите?
— Эх, Елена, жена чужая. Небось и сами не знаете, как улыбка ваша ближнего приподымает. Душа песни просит, когда на вас сблизи смотришь. Ей-богу, не вру. Вот я с детства мечтал летчиком
— Как солнце Востока?
— Вы в полную картину вникайте.
— В духе модернизма что-то, Алексей Никанорыч. Но все равно спасибо, вы очень добры. Зайдете?
— Не, я мимо, по воду. Узнать. От колодца иду, ведро на дороге без призора оставил. Жена ворчит, срочно давай, целый день без воды сидит.
— Ничего страшного не случится с вашим ведром. Рюмочку за компанию, раз зашли?
— Стопарик?
— Он самый. Проходите, пожалуйста. Милости просим.
Батариков не устоял. Галоши у порога скинул, босой в дом вошел.
— Уй, у вас гости. Не, я, пожалуй, с ведром покончу.
— Не стесняйтесь, — уговаривала Елена. — Мы по-простому. Я вам весьма признательна. Вы нас здорово с болтами выручили.
— Полно. Пустяки какие.
— Познакомьтесь, пожалуйста, — представила Елена Батарикову дипломата. — Василий Миронович. С корабля на бал, прямо с дипломатической службы. Вот решил окунуться в деревенскую жизнь. Тоже, между прочим, дед. Только с другой стороны.
— С вражеской? — Батариков пошутил.
— Мы, деды с бабками, — сказал дипломат, — не противники, а партнеры, как из печати известно.
— Тогда ладно. Вы, значит, с жениной стороны? — Батариков с игривым замахом дипломату руку пожал. — А мы тут односельчане. Рады любому и всякому, хоть ты заграничный, хоть кто. Будем дружить.
Елена скоренько вновь пришедшему тарелку подставила, терновой водки плеснула. И сказала, обращаясь к усталому мужу:
— Вот ты живешь со мной черт-те сколько лет, а не знаешь, какая у твоей жены улыбка особенная.
— Да? — удивился писатель. — Алексей Никанорыч разглядел?
— Больше некому.
— По части комплиментов женскому полу он один у нас в деревне мастак.
— И какая же? — спросил дипломат.
— Как у Мао Цзедуна! — выпалила Елена.
Писатель чуть со стула не грохнулся — так ему понравилось, как Батариков определил. Елена сама взахлеб хохотала, а Мироныч Батарикова за коленку тряс: «Философ, дьявол тебя задери!»
За столом легко сделалось. Выпили за улыбку женщины. За дом, за деревню, за соседскую выручку. Еды вдоволь. Вкусно. Дипломат знай подливает.
— Я, — говорит, — мои дорогие, уж извините, теперь пьяница горький. Работа такая.
— Слава Создателю, — радовался Батариков. — Хоть один нашелся. А то к Михалычу с какого бока ни подкати, отказывается. Ну, что за мужик, который не балуется?
— Надеюсь, по праздникам, Алексей Никанорыч?
— Само собой. Мы тут неленивые.
— Трудоголики?
— Во-во.
Однако в присутствии Батарикова вечеринка наособицу потекла.
Задумки и ожидания Елены не оправдались. Столом завладели всецело сосед с дипломатом, они же и направление диктовали. Писатель с женой, как ни пытались словечко вставить, не получалось. Мироныч разохотился со свежим человеком, с представителем глубинки российской, поговорить, каких не встречал за карьеру, а Батариков в дипломате известную слабину учуял по части спиртного, душу отзывчивую, несмотря на звание. Можно сказать, своего признал. Человека родного и чуткого, с которым наконец-то не только в охотку выпить можно, но и, самое главное, выпив, наговориться всласть о чем сердце тоскует. Это тебе не писатель. Тут случай поближе. С таким человеком и время попусту извести не грех.
— Вот ты, Мироныч, скажи, чужестранец. Ну, что плохого, ежели коммунисты власть опять заберут? Кому хуже? Мне? Так я сызнова на привычную работу пойду. А эти, в телевизоре, распищались — караул, караул. Веришь? Мне, к примеру, начхать, кого они в прошлом вешали.
— Э, Алексей Никанорыч. Вы, дорогой мой, не правы. Я и сам был коммунистом до девяносто первого года. Свободный рынок с элементами социализма — только так. Век двадцатый это доказал.
— Тьфу! Русское ли дело, рынок какой-то?
— Однако я слышал, Алексей Никанорыч, у вас как раз жилка предпринимательская?
— Да гори они синим пламенем, коли детям есть нечего?
— Не горячитесь. Мы сейчас с вами подробненько во всем разберемся.
— Нет, ты скажи. А Сербию? Какого лешего проморгали? Что у нас, танков мало?
— С сербами посложнее.
— Не свисти, посложнее. Кулачище под нос да коленкой под зад.
— Вы поборник насилия?
— Чего?
— Я хочу сказать, в государственных делах вы предпочитаете крепкую руку?
— А как же? В России по-другому нельзя. Щелбан кровавый и дело с концом.
— А в семье?
— В какой еще семье?
— В вашей, разумеется. Тоже щелбан?
— Глупый ты, что ли? Никак тебя не пойму. При чем тут семья взятая, когда мы с тобой международные порядки разбираем. Ведь ты дипломат?
— Ну.
— Через коленку гну. Я же про коммунистов толкую и про Чечню. А ты мне чего суешь?
— Да, — дипломат стулом скрипнул. — Некоторое недопонимание. Дабы сблизить позиции, еще по рюмашке?
— Коли не жалко.
— Выпьем за Россию, Алексей Никанорыч. За вашу прекрасную здешнюю жизнь.
— Давай. Только помяни мое слово, добром не кончится.
— Вы про кавказский конфликт?
— А про что же? Вот ты скажи, кто для России главнее? Русские или кто? Ну? Кто? А-а-а. Молчишь, коммуняка. Небось и партийный билет сжег. Знаю я вас. А тут на рынке в Слободе от этих черных проходу нет. Видимо-невидимо, как татар в старину. У них вон своя мафия, а мы что — хуже, что ли? Будь моя воля, я бы всем им по шапкам надавал. А то. Устроили. Поверишь, Вась, кругом и повсюду соблазн. Глаза разбегаются. Целыми днями бьешься, маракуешь, аж мозги от натуги позвякивают, а все равно, как итоговую прочеркнешь, чертовня получается.