Спой для меня
Шрифт:
Обняла свои плечи, спасаясь от холода, только это не поможет. Мне холодно изнутри, из глубин души подули лютые ветра, простужая сердце и рассудок.
Оксана Валесова — его идеальная пассия. Она популярна, красива, остра на язык. И рядом с ним она выглядит, как украшение.
А что ему могу дать я?
Разве что, геморрой!
Содержанка, которую он со страстью имеет по ночам. Вот я кто.
— Герман! Я прошу тебя, включи мозг! — крики телеведущей резали мое воспаленное сознание, но я продолжала осторожно и неуверенно идти.
— Я не понимаю, чего ты
— Тебя! Тебя хочу, милый, родной!
— Убери руки, Оксана! Блять, просто не подходи ко мне!
Слышу звук бьющегося стекла. Кажется, в порыве гнева кто-то уронил вазу.
Выхожу из-за угла и с опаской устремляю взгляд на «сладкую» парочку. Они стоят в узком светлом коридоре друг напротив друга, а под ногами цветы и осколки. Задерживаю взгляд на холодном лице Германа. Никаких эмоций, кроме ненависти, в глазах прочитать невозможно. Циничный, холодный, еле живой.
— Вика, — шепот срывается с губ Амурского, когда тот меня замечает.
— Так вот она, наша славная мышка, на которую меня променяли! — Визг Валесовой оглушает, она сжимает руки в кулаки и, подобно безумному смерчу, летит в мою сторону.
Я столбенею и чувствую мощный удар по лицу, обжигающий и отрезвляющий. Ах ты ж, сука позорная!
Каким бы милым ангелочком я не казалась на первый взгляд, но никогда в жизни не позволяла себя обижать, унижать, мешать с грязью. Даже отцу это редко удавалось. Поэтому сейчас во мне закипает гнев, а пальцы сами хватают телеведущую за волосы.
Подобно злющей собаке, схватившей за холку котенка, таская Валесову из стороны в сторону, и та мерзко верещит.
— Вика, отпусти ее, пусти! Господи! — Герман старается разнять нас, но я уже не могу остановиться. Мне хочется сравнять эту Оксану с землей за то, что мой миллиардер трахался с ней в Японии и ей было с ним хорошо.
С новой силой вцепляюсь в копну волос, пальцы немеют, на глазах вновь появляются слезы. Эта выскочка с экрана посмела меня ударить, и так просто я ее не отпущу, как бы больно не было моей душе. Еще Герман привязался, не дает мне размазать красивую мордашку о стену.
Амурскому все же удается оттащить меня от Валесовой, но я продолжаю брыкаться в его руках.
— Психичка! Я в суд на тебя подам! Дура! Как смелости хватило? Мышь! — Оксана снова направляется ко мне, но ее успевает перехватить Виктор.
Мы смотрим друг на друга с ожесточением, находясь в руках мужчин. Дышать тяжело, поэтому я громко рычу.
— Уведи Валесову, Виктор. Больше не впускай ее на территорию. — Строго приказывает Амурский.
— Я найду тебя, гадина! И заставлю страдать! — дива с экрана не унимается, но я молчу в ответ, провожаю ее взглядом до самой двери.
— Вика, милая, — начинает Герман, и я вырываюсь из его объятий.
— Замолчи!
— Что? — недоумевающе смотрит в мои глаза. Наверно, я похожа на взъерошенного котенка, который настолько сильно испугался, что стал нападать. Ну и пусть!
— Отвали от меня, Герман! Не трогай больше никогда!
— Позволь мне все объяснить, —
— Я сегодня же уеду из этого дома! — сердце щемит в груди, и я съеживаюсь, вновь обнимаю плечи, будто хочу закрыться от мира вся, целиком. — Ты спал с ней в Японии?
Лицо Амурского меняет выражение и становится до смешного серьезным.
— Я могу соврать тебе, сказать, что ничего не было, — голос напряженно опускается до хриплого баса. — Но я не стану тебя обманывать, Виктория Юрьевна.
Это самый низкий поступок мужчины по отношению к женщине в моем понимании. За это невозможно простить. Кажется, Герман выманил мою душу из тела сладким пряником, а теперь хочет ее задушить. И я задыхаюсь.
— Лучше бы ты соврал, — зачем-то шепчу я, закрывая лицо руками. Не хочу, чтобы он меня видел. Не хочу, чтобы находился рядом. Не хочу больше быть частью его жизни. Не хочу быть игрушкой. Не хочу. Не хочу. Не хочу. Эта боль слишком острая, живая, проносится по венам и сухожилиям, заставляет дрожать.
— Ты сможешь меня простить? — в его тихом вопросе скопилась вся мировая надежда. Я собираю силы и смотрю на него исподлобья. Ничего не понимаю.
Простить? За что? Герман мне ничего не обещал и не клялся в любви. Это я, как больная, одержима им.
— Мне нужно время, — отогнав гордость, произношу в ответ.
Я ухожу в свою комнату и запираюсь.
Вот и кончилась моя сказка. Его изменой. Это вообще можно так назвать?
«Вы не состояли в отношениях, ты просто была его призом за карточную победу. Опомнись!» — орет внутренний голос в попытке избавить меня от страданий. Но от этого только больнее.
5.6
И телом, и душой:
Герман
Мне нравилось жить без моральных устоев и не загонять себя в рамки. Изменять? Да запросто! Без угрызений совести! Без тяжелых душевных истязаний!
Сука!
Треснул по стене так, что костяшки побелели, а из ран пошла кровь. Свалился на постель и закрыл лицо руками. Перед глазами навязчивый образ моего ангелочка с мокрыми от слез глазами. Маленькая, наивная, даже глупенькая. Смотрит исподлобья и с прищуром, с лютой ненавистью и обидой. Ежится, прячет шею в плечи, руками обняла себя.
Отгоняю хреновые воспоминания и переворачиваюсь лицом в подушку.
Сука Валесова. Я знал, что отношения с силиконовой куклой до добра не доведут, но чтоб вот так! Чтоб заставить мою нежную розу меня ненавидеть! Да чего греха таить, я и сам себя ненавидел. Как похотливый кобель повелся на короткую юбку и пришитые сиськи, впустил ядовитую гадюку в постель. И она отравила все светлое, что зарождалось.
Я не верил, что Вика меня любит. Так просто не могло было случится, потому что… да потому что так просто не бывает. Она нежная, добрая, ласковая. И тут эта любовь к куску льда? Что-то из ряда вон выходящее. Но почему тогда она не ушла? Почему не послала меня на три буквы и не попросила Олега отвезти ее домой? Там ей еще хуже, рядом с пьющим отцом? Или она… не врет?