Спойлер: умрут все
Шрифт:
– К этому не привыкнуть. Остаётся терпеть.
Вадим сцепил пальцы рук и поджал пальцы ног. Наверное, следовало что-то спросить, раз Новицкий заговорил. Вот только вопросы на ум не шли.
Новицкий дёрнул головой – то ли кивнул, то ли качнулся на ухабе.
– Начинаешь постигать, – сказал он. Голос звучал сдавленно и невнятно из-за одежды, которой патологоанатомы нашпиговали Новицкого. Вадим буквально видел их, склонившихся над распахнутой, как сундук, грудной клеткой, перекидывающихся шуточками. Это была новая степень понимания, неожиданная – но не шокирующая. – Мир просачивается
Окружающее продолжало вибрировать перед глазами Вадима, расфокус не исчез, но воспринималось это теперь и вправду иначе. Нормальнее. Потолочные светильники горели вполнакала, от пульсации ламп ломило в затылке, однако зрение приобрело новые возможности. Темнота за спиной – Вадим инстинктивно оглянулся, чтобы убедиться – больше не казалась непроницаемой. Она отодвинулась. В силуэтах пассажиров проступали черты. Слишком чуждые, чтобы на них задерживаться – и Вадим отвернулся. Стал смотреть на девчонку в соседнем ряду. Тощая, одетая не по погоде в худи и короткие шорты. На спичечных ногах – огромные, как чугунные утюги, армейские ботинки. Из-под натянутого капюшона свисала сальная чёлка. В голове Вадима снова закрутилась, непрошенная, строчка старой сплиновской песни: «Он спрятал глаза, надел капюшон, нажал на Play». Девчонка водила бледным, до полупрозрачности, пальцем с обкусанным ногтем по чёрному, как обсидиан, экрану выключенного планшета. Что ж, почти нормальная девчонка, если сравнивать её с пассажирами сзади.
– В общественном транспорте ездят сплошь уроды, – подхватил его мысли Новицкий и внезапно огорошил: – Знаешь, почему от тебя ушла жена?
Чувство, похожее на панику, наконец коснулось сердца Вадима. Пока лишь легонько, словно падение пера. Жар и холод под новокаином. Вадим сжался.
– Ей нравятся женщины, – продолжил Новицкий. – Она пыталась это заглушить. Болезнь. Изъян. Вывих сознания – так она считала. Так ей внушили родители. Они не знали её маленький секрет. Но догадывались.
Вот теперь ужас прорезался.
– Хватит, – взмолился Вадим.
– Грязный маленький секрет, – повторил собеседник упоённо. Челюсть Новицкого ходила вниз и вверх, превращая того в огромную куклу чревовещателя. – Она надеялась, что всё изменится, стоит ей переспать с мужчиной. Таким мужчиной стал её инструктор по фитнесу.
– Мне всё равно, – прошептал Вадим. Промозглая сырость внутри автобуса, казалось, обернулась трескучим морозом.
– Он трахнул её в раздевалке после занятий, – продолжал Новицкий. – Не помогло. Ей стало мерзко. Она пыталась смыть скверну случки, тёрла и тёрла себя мочалкой под душем, а после напилась. И не придумала ничего лучше, чем повторить опыт. На этот раз – основательно. Втемяшила себе, что если у неё будут серьёзные отношения и дети, изъян рассосётся. Как сода в кипятке. Она выбрала тебя. Знаешь, почему?
Вадим исступлённо замотал головой – не знал он и не желал знать. Зубы клацали, как усеявшие пляж осколки ракушек под чьими-то безжалостными ногами.
– Ты казался ей мягким. Мягкость ведь женская черта. Проще говоря, она не видела в тебе мужчину. Думала, так легче будет свыкнуться с отношениями. Как ты уже понял, она опять облажалась.
– Враньё, – выдохнул Вадим. Бронхи свело спазмом и дышать стало нечем.
Пещерный, истеричный звук – прыснула девчонка в худи. Из-под её капюшона вывалилось насекомое, розовое и шишковатое, размером с кулачок младенца. Липко шмякнулось на планшет и поползло по стеклу. Оно походило на обтянутого прозрачной кожицей клеща. Взгляд Вадима тревожно заметался по салону, отскакивая от стен «четвёрки», как теннисный мячик.
– Здесь не врут, – сказал Новицкий. – Она старалась полюбить тебя. Или хотя бы привыкнуть.
Он слегка придвинулся к Вадиму. Запах крови и земли усилился. Казалось, Вадим мог впитывать его кожей.
– Ей по-прежнему нравятся женщины. Знай это суд – ни за что не отдал бы ей дочь. Представляешь, как она её воспитает?
– Хорошим человеком, – сорвалось с омертвелых губ Вадима. На зубах хрустнуло, словно песок, принесённый ветром пустыни. – Человеком, которого я продолжу любить.
Чавкающий шлепок. Клещ, свалившись с планшета, тухлой виноградиной хряпнулся об пол. Пополз по проходу, волоча за собой нитяные кишки. За ним потянулась полоска слизи – предостерегающее послание на незнакомом языке всякому, кто сумеет прочесть.
– Я бы рассмеялся, если б мог, – обронил Новицкий. Клочок белой ткани мелькнул меж его губ и столь же стремительно скрылся. – Как тебе поездка?
– Куда мы едем? – с замиранием сердца спросил Вадим. Так тревожится пациент в ожидании вердикта врача: причина участившейся мигрени – давление или нечто посерьёзнее?
– Сам посмотри, – предложил Новицкий и откинулся на спинку кресла, открывая вид из окна.
Вадим не желал. Он изо всех сил оттягивал этот миг, едва взошёл на подножку «четвёрки». Здравая часть его сознания предостерегала: увиденное изменит бесповоротно.
И Вадим желал. Неведомая человеку, неодолимая воля ввергла его в транс, принудила войти в автобус – но это была лишь часть правды. Вадим осознал, что желание понять тайну автобуса, курсирующего меж двух Вселенных – или через мириады Вселенных – проистекало из его порочного, до одержимости, любопытства.
Обречённо – и облегчённо – Вадим обратил взгляд к окну, без надежды, что ночь скроет от него свои тайны; алча их.
И ночь расступилась.
Нежимь никуда не делась, но стала иной. Превратилась в дешёвые плоские декорации, беспорядочно наслаивающиеся друг на друга, в схему себя, небрежно накарябанную на распяленном, изношенном полотне реальности. Сквозь это полотно монументально проступали исполинские формы, одновременно вогнутые и выпуклые, простирающиеся в многомерную бесконечность, разбегающиеся фракталами, завинчивающиеся в спирали. Мозг не вмещал зрелище, выблёвывал прорывающиеся в него образы – но Вадим не прекращал их впитывать. Квадрат окна, как магический экран, затягивал, и Вадим проваливался, проваливался, проваливался в него – и оставался, оставался, оставался в этом чудовищно древнем мире.
Древнее человечества. Древнее звёзд. Древнее Вселенной.
Искажённые перспективы улиц, будто снятых на широкоугольный объектив. Густые, увесистые, как боль в животе, тени. Вздувшаяся бесцветица, просачивающаяся сквозь череп, поселяющаяся в голове, зудящая – запустить пальцы в мозг и чесать, чесать, скрести ногтями, месить серый студень, как глину, как тесто. Сойти с ума и постичь этот разверзшийся мир.
В переносице что-то лопнуло. На губу потекло. Сопли или кровь. Вадим не придал этому значения. Он не среагировал бы, взорвись под ним граната.