Спойлер: умрут все
Шрифт:
Откуда-то с другого конца галактики доносятся электронные трели. Негромкие, но от них у Юры свербит в ушах. Пал Пот не торопится убирать пяту, но в конце концов всё же идёт за сотовым. Боль терзает плоть, как ржавый капкан. Юру – имя вернулось – выворачивает при одной мысли о том, чтобы взглянуть на пальцы ног.
Вся его затея оказалась дерьмом. От осознания этого леденеет сердце.
Пал Пот прижимает к уху антрацитовый брусок «Моторолы».
– Вернулись? – Пауза. Взгляд Юры прикован к молотку в руке Пал Пота. Рука расслаблена, и молоток кажется почти безобидным,
Пал Пот кладёт телефон на полку и вальяжно направляется к жертве. Юра вжимается в спинку стула. Лёгкие словно заполнены цементом, и шершавый воздух гаража проталкивается в грудь с мучительными спазмами. И… что это там у Пал Пота в кулаке?
Будто прочитав его мысли, Пал Пот разжимает пальцы. На потной ладошке Юра видит россыпь гвоздей.
– Сначала я приколочу твои яйцы к стулу. – Пал Пот так и говорит: «яйцы». На его щеках, прежде иссиня-бледных, блуждает румянец, похожий на крупную сыпь. – Я хотел раздолбать их молотком, но я это уже делал с тем педиком. Гвозди – это у нас на сладкое, на сладкое. Ты, главное, не засни. – Он гортанно всхохатывает над собственной шутейкой, и в горле его клокочет, точно оно забито мокротой. А Юра внезапно понимает, что запах виски в дыхании Пал Пота стал сильнее. Запах настолько отчётлив, что Юра буквально видит волны, разбегающиеся по шуршащему ячменному морю, и грозовое августовское небо над ним, и гонимых ветром птиц. Он назвал бы марку виски, если бы в нём разбирался.
Впервые с той минуты, как Юра очнулся в этом филиале ада на Земле, он ощущает нечто совершенно новое: надежду.
Которую тут же уничтожает Пал Пот.
– Ручку этого молоточка, – шепчет он доверительно, – я затолкал твоей бабе прямо в…
***
Октябрьским утром «Шишига» привезла в коченеющий под смурным якутским небом посёлок Алын консервы, крупы, соль и порядком помятого на зимнике Юру Барашкина. Вывалившись из грузовика, он, полусонный, едва не растянулся перед сельпо. Случившийся поблизости плосколицый старик в треухе безучастно наблюдал, как Юра заново учился ходить.
Внутри Юру встретили продавщица, выглядывающая из-за коробок с сахаром и банок с соленьями, которые громоздились на прилавке по обе стороны от кассы, да другой старик, закутанный в дублёнку. За показным равнодушием глаза селян таили настороженность и презрение – чувства, с которыми Юра успел свыкнуться в этих горьких краях.
Он осторожно поставил рюкзак на прилавок, стёртый временем до проплешин, и извлёк на свет банку тушёнки и четыре апельсина.
– Здравствуйте. – Приветствие глухо кануло в выжидающую тишину. – Я ищу, где можно остановиться дня на три.
Тишина ответила неприязненным раздумьем. Юра хотел добавить к гостинцам вторую банку тушёнки, когда старик подал голос:
– Водка есть? – Скрипучий – будто не человек говорил, а кедр.
Получив бутылку «пшеничной», старик молча вышел за порог и ткнул в сторону двухэтажного бревенчатого барака в конце улицы, под просевшей крышей которого горело оконце. Морозный воздух врывался в магазин и жёг ноздри. Продавщица что-то сердито крикнула на якутском, и
– Я ищу Айсена Тингеева, – осмелел Юра.
Старик с продавщицей обменялись взглядами, после чего разом повернулись к пришельцу. На этот раз в их глазах Юра безошибочно прочитал враждебность. Старик протопал в тепло, показывая, что разговор окончен. Торопливо покидав в рюкзак тушёнку и фрукты, Юра покинул магазин. Продавщица плюнула ему вслед.
Он снял комнатушку у Вальки, костлявой тонкогубой тётки с мышиным носиком и щёточкой усов под ним. Сторговались за две бутылки водки и банку сгущёнки. После чего Юра, не мешкая, приступил к поискам.
Селяне выказывали дружелюбия не больше, чем обитатели сельпо, а заслышав о Тингееве, и вовсе показывали спины. Один якут, правда, тут же вернулся из избы – с «мосинкой» наперевес. Юра ретировался. Молодёжь недобро цыкала на него из-под мохнатых козырьков шапок, дети кидали вслед снежки, рассыпающиеся в полёте, и бежали за ним пискляво бранящейся стаей. Косматые псы с рёвом кидались на изгороди, мимо которых семенил, поскальзываясь, незадачливый визитёр. День принёс одни разочарования. Вечер настал быстро, навалился чёрным необъятным зверем на село, скованную льдом реку и притаившийся неподалёку лес, загнал Юру в его каморку. В доме пахло шерстью и скисшими носками, а снаружи, под заиндевелым оконцем, блуждали гибкие тени, грубо и непонятно перекликаясь.
Ночью в комнатёнку, где было зябко даже под колючим пледом, пробралась с недвусмысленным намерением пьяная Валька. Ёрзала, ввинчивалась под одеяло, проталкивалась сквозь протестующие Юрины руки. Её икры были ледяными, твёрдыми и шершавыми, как кора. Валька называла Юру по-русски «вкусненьким» и сквернословила по-якутски, когда он сумел вытолкать домогательницу в коридор. После Юра долго стоял с колотящимся сердцем, упёршись спиной в дверь. Слушал, как по другую сторону скребётся, скулит и жалится истосковавшаяся душа. Так и не выспавшись, наутро продолжил поиски.
Под вечер ему повезло.
К нему, понуро бредущему вдоль реки и сшибающему ногой в промёрзшем ботинке верхушки сугробов, подошла старуха, утопающая в шубе по губы.
– Айсена ищешь?
– Ищу, – встрепенулся Юра.
– На зимовье ушёл.
– Как это?
Старуха молчала. Юра опомнился, суетливо полез в исхудавший рюкзак за водкой.
– Когда приходит зима, Айсен идёт в леса, – плавно завела старуха, глядя на изломанную берегами полосу льда. Огромные зрачки делали её глаза чёрными, как у жука. – Редко в Алын приходит. Пока снег не сойдёт, остаётся в лесах. Там его избушка.
– Как его найти? – выпалил Юра, протягивая бутылку.
Старуха не спешила принимать «пшеничную».
– Вон тропинка, – махнула она тяжёлой от шубьего меха рукой в сторону леса, где стена сосен, угрюмых часовых, расступалась для каждого смельчака… или безумца. «А есть ли разница?» – задался Юра вопросом. – Снега пока мало, сильно не занесло. По льду быстрее, но ты не знаешь, где свернуть. А показывать тебе никто не станет.
– Спасибо! – поблагодарил Юра пылко. – Возьмите, вот…