Спроси у зеркала

Туринская Татьяна

Глава 7

Выпускной год тянулся до неприличия долго и нудно, а потом как-то вдруг, совершенно неожиданно закончился чередой экзаменов и, ко всеобщему удовольствию, выпускным балом. Лариса была поистине великолепна в длинном узком платье цвета шампанского, с замысловато уложенными любящей мамочкой волосами. К семнадцати годам она, наконец, перестала быть угловатым подростком. Как и предсказывала Изольда Ильинична, Ларочка буквально расцвела, превратившись в писаную красавицу: яркая, эффектная девушка-конфетка с бархатистой матовой кожей и томным взглядом блестящих каре-зеленых глаз и скромной милой улыбкой.

Сливка тоже изменилась, повзрослела. Проблемы с кожей остались в прошлом, и нынче ей не приходилось много времени проводить перед зеркалом, чтобы скрыть многочисленные

дефекты. Однако появилась у Юльки новая проблема в виде неизвестно откуда взявшегося лишнего веса. Нет, полной или даже уменьшительно-ласкательной 'пышечкой' ее назвать вроде язык и не поворачивался, но вместе с тем и хрупкой девушкой Сливка не была. Вся она стала такая крепенькая, налитая — кровь с молоком, сельская девка-молодуха. Нельзя сказать, что ее это портило — отнюдь. Сливка выглядела очень даже соблазнительно и аппетитно, однако вряд ли осознавала это, начитавшись-насмотревшись журналов и фильмов с худющими топ-моделями и соответствующими восхваляющими комментариями. Изводила себя бесчисленными диетами и бесилась, в очередной раз обнаружив на весах все ту же совершенно, на ее взгляд, жуткую цифру — шестьдесят семь килограммов. И это при ее-то росте сто шестьдесят сантиметров!

Повеселились, погуляли до утра, и вмиг выросли. Все, школа позади, впереди — взрослая жизнь со множеством дорог, пойди-ка выбери свою, да не ошибись в выборе! Однако выбор был сделан еще несколько месяцев назад, и каждый направил свои стопы в избранном направлении. Сливка, как и планировала, кинулась в МГУ, но там и без нее народу хватало, да еще и все сплошь обладатели золотых медалей или, как минимум, шикарных аттестатов с парой-тройкой четверок по физкультуре, пению да рисованию. Сметанникова же, как ни старалась весь выпускной год, а таких успехов не добилась. Единственное ее достижение — одна тройка по химии, да и то потому, что исправить ее не было уже никакой возможности, ведь за прошедшие несколько лет Юлька ее запустила просто до безобразия, а разобраться в органической химии, не имея ни малейшего понятия о неогранической — утопия. По остальным же предметам Сливке удалось выйти в твердые хорошисты. По истории и биологии и вовсе в аттестате красовались пятерки. Однако для супер-пупер популярного, всем миром признанного МГУ этого оказалось маловато. А потому пришлось Сметанниковой довольствоваться тем же юридическим факультетом, но куда менее престижного заведения — Политехнического Университета. Какое отношение юриспруденция имеет к технике — вопрос, конечно, интересный. Просто модные, востребованные временем факультеты теперь открывались в любом уважающем себя учебном заведении, вот и вся разгадка. Ну что ж, Политех — так Политех, главное выйти из его стен все тем же дипломированным юристом.

Лутовинина же, не мудрствуя лукаво, подала свои не блещущие четверками-пятерками документы в скромный и незаметный Московский областной пединститут им. Крупской, что на улице Радио, на факультет филологии. Пусть не особо модно и совсем непрестижно, зато надежно, дешево и практично. Главное, все равно ведь высшее образование, а остальное мелочи жизни. Правда, и в пединституте к ее дикому изумлению образовался конкурс — не одна Лариска оказалась такой хитрой охотницей за дипломом о высшем гуманитарном образовании. Довелось попотеть на экзаменах, однако первого сентября Ларочка Лутовинина с гордостью осознала себя студенткой.

С тех пор пути Сливки и Ларисы пересекались редко. Правда, они периодически сталкивались около дома или на автобусной остановке. Встретившись — с удовольствием болтали часа два, если позволяло время. Если не позволяло — без особых сожалений разбегались по своим делам. Ни друзья, ни враги — просто приятельницы, хорошие знакомые. Сливка окунулась в бурную студенческую жизнь, благо институт преимущественно мужской (вернее, женского 'населения' там было немножечко меньше половины). Ларочке же приходилось до сих пор довольствоваться обществом старого проверенного друга Валерки Дидковского, потому что в институте парней было раз-два и обчелся, да и те все больше 'ботаники'. Валеркино же расписание каким-то чудом совпало с Ларочкиным так, что он практически каждый день ждал ее у института на своем новеньком жемчужно-сером Фольксвагене, подаренном любящим папашей на двадцатилетие.

Путь их домой обычно пролегал через какое-нибудь уютное кафе с неплохой кухней, или же, как в далеком нынче детстве, обедали у Дидковских, где их всегда ждал шикарно накрытый Люсей стол. В результате до родной квартиры Лариса добиралась не ранее семи-восьми часов вечера, сытая и уставшая, когда уже не хотелось ни приключений, ни свежих впечатлений. Расслаблялась в любимом кресле перед телевизором, не догадываясь, что именно сейчас-то у Валерки и начинается самое интересное.

Так же, как не догадывалась и о том, что расписание у них совпадает совсем не случайно. Не подозревала, что лень ее вселенская так же была тщательно вписана в плотное расписание предусмотрительным и расчетливым Дидковским. И в голову не приходило, что таким способом Валерка вовсе не заботится о подруге, а оберегает ее от появления в ее жизни какого-либо интереса. Потому что любой интерес, даже не связанный с представителем мужского пола, для Дидковского был крайне опасен. По его замыслу, Ларочка до самого замужества должна была просидеть в уютном кресле в четырех стенах, не зная и не ведая, что по большому счету творится в мире. И пусть в результате его 'опытов' она превратится в аморфную инфантильную барышню — что с того? Ему-то это только на руку, что может быть лучше и удобнее 'домашней' супруги?

И, на удивление, его план срабатывал безотказно. Лариса действительно стала аморфной домоседкой, вяло отмахивающейся от навязчивой матери, назойливо рекомендующей ей почаще бывать среди людей. Весь первый курс, образно говоря, так и просидела перед телевизором. До самых летних каникул, когда в очередной раз поехала в Сочи с Дидковскими, где привычно нежилась под южным теплым солнышком и ласковыми Валеркиными руками, аккуратно и трепетно втирающими в ее кожу защитный крем.

А осенью все изменилось. Изменилось резко и вдруг, неожиданно для всех участников событий. Для кого-то неожиданность оказалась приятной, для кого-то — пугающе-ужасной. Осенью в Москву вернулся Генка Горожанинов.

За два года, проведенных на чужбине, Гена повзрослел и в некотором роде возмужал. Из домашнего мальчика, почти что маменькиного сынка, он превратился в самостоятельного мужчину. Пусть еще очень молодого, но взрослого. Может быть, в Америке люди взрослеют раньше и быстрее, может быть, просто за два года Валерка, Лариса и Сливка его основательно подзабыли, но каждый из них вынужден был признать — Горожанинов изменился кардинально. И совсем не в худшую сторону.

Внешне Гена стал, наверное, еще красивее, чем был раньше. Отлично сложенный, загорелый, гладко выбритый и коротко остриженный — словно сошел с обложки глянцевого журнала. Если бы не рост, скромно именующийся 'чуть выше среднего', Горожанинова нынче смело можно было бы причислить к первым красавцам отечества. А может, это опять же была всего лишь затейливая игра памяти? Может, они просто забыли, каким Генка был раньше? А может, шарма ему добавляла уверенность в себе? Именно уверенность, ведь раньше Горожанинов был скорее самоуверенным, и самоуверенность его держалась сугубо на осознании собственной неотразимости. Теперь же от двадцатидвухлетнего Генки веяло уверенностью не в собственной красоте и неотразимости, а в силах, в своей способности изменить мир. Глядя на него теперь, хотелось немедленно предоставить ему недостающую точку опоры, дабы он прямо тут же, на глазах изумленно замершей публики, перевернул мир.

Вопреки собственным ожиданиям, Дидковский не обрадовался возвращению единственного друга. Увидев самодовольную Генкину физиономию, Валерка занервничал. Почему-то раньше он никогда особо не задумывался, что внешностью они с Генкой разительно отличаются друг от друга. Теперь же понял, что на Генкином фоне он будет выглядеть еще более уродливо, чем выглядел до сих пор. И если Ларочка Лутовинина раньше не обращала внимания на его более чем скромную внешность, то теперь, увидев его рядом с возвратившимся в родные пенаты Горожаниновым, непременно почувствует к нему отвращение. В лучшем случае. Потому что в худшем она почувствует к нему жалость, а этого Дидковский перенести бы не смог. И уж естественно присутствие рядом Горожанинова резко снижало его шансы на успех внедрения в жизнь многолетнего плана по присвоению Ларочке фамилии Дидковская.

Сонное царство на Строгинском бульваре закончилось. Сливка, только-только, казалось бы, привыкшая жить без любимого Геночки Горожанинова, словно сошла с ума. Телефон в квартире Горожаниновых трезвонил без умолку с утра до вечера — Юлька требовала к себе внимания.

Горожанинов, в свою очередь, не смог не заметить произошедших со Сливкой перемен. Если раньше он практически и не смотрел в сторону противной девчонки-липучки, разве что позволял себе периодически пользоваться ее болезненной к нему склонностью, то теперь был вынужден признать — а ведь выросла девка, ведь вся в соку! При взгляде на грудастую Юльку, образно говоря, слюнки текли, и память услужливо вытаскивала на свет смутные ощущения тепла и податливости ее тела в темном прохладном подъезде. И его собственное тело живо отзывалось на эти воспоминания. И он, пожалуй, с величайшим удовольствием восстановил бы практически утраченный статус-кво, наведавшись по старинке в ее парадное. Если бы не одно 'но'.