Спрут
Шрифт:
– А почему, интересно, ты не заделал ее неделю назад?- яростно закричал Энникстер.- Я искал тебя все утро… да, вот именно, все утро… И кто это разрешил
тебе взять чалую? Из-за пролома прошлой ночью овцы разбрелись по всей насыпи, а сегодня утром ко мне явилась с претензиями эта гнида, Берман.- И вдруг
заорал: - С чего это я тебя кормлю? С чего держу у себя? Чтоб ты ряшку себе наедал? Да?
– Да что вы, мистер Энникстер…- начал было Дилани.
– Не смей возражать мне!
– закричал Энникстер, распаляясь от собственного крика еще больше,- Нечего оправдываться! Сколько раз тебе говорили! Раз пятьдесят я твердил про это.
– Да ведь, сударь, овцы сами проломали изгородь только прошлой ночью!
– сказал Дилани, начиная сердиться.
– Сказано
– крикнул Энникстер.
– Но послушайте…
– Убирайся с ранчо! Убирайся немедленно! И как ты посмел чалую без моего разрешения взять? Мне такие работнички не нужны! Я человек покладистый, Бог тому свидетель, однако никому не позволю своей добротой злоупотреблять бесконечно! Собирай свои манатки и вон отсюда! Ясно тебе? Ступай к десятнику, скажи, что я велел тебя рассчитать, и проваливай! И имей в виду,- закончил он, угрожающе выставляя нижнюю челюсть,- имей в виду, если я увижу после всего этого, что ты возле дома околачиваешься или на ранчо заблудился, я вам, милостивый государь, дорогу пинком в зад укажу! А теперь - прочь с дороги! Мне ехать надо.
От возмущения Дилани лишился слов. Он вонзил шпоры в бока кобылы и в один прыжок разминулся с коляской. Энникстер подобрал вожжи и тронул лошадь, бормоча что-то себе под нос и изредка оборачиваясь, только затем, чтобы посмотреть, как уносится чалая кобыла в сторону усадьбы, как летит грязь из-под ее копыт, а Дилани знай ее погоняет, пригнув голову от дождя.
– Гм!
– буркнул Энникстер с некоторым злорадством, понемногу успокаиваясь.- Посмотрим, что ты теперь запоешь.
Скоро Энникстеру пришлось опять вылезти из коляски, чтобы открыть еще одни ворота при выезде на Верхнюю дорогу, неподалеку от Гвадалахары. Эта дорога соединяла город с Боннвилем и шла вдоль железнодорожной линии. По другую сторону путей раскинулись неоглядные пространства бурой, голой земли Лос-Муэртос, под живительными струями дождя на глазах превращавшейся в мягкую, тучную, плодородную почву. Твердые, зачерствевшие на солнце комья размягчились, трещины, жадно чмокая, всасывали влагу. Но панорама была безрадостная; дальний горизонт надернут туманной и зыбкой завесой дождя; безысходно монотонная равнина, где глаз не на чем было остановить, раскинулась под хмурым, низким, без малейшего просвета небом. Телеграфные провода, протянутые от столба к столбу, тихонько гудели, вибрируя под тяжестью великого множества падающих на них капель, непрерывно скатывавшихся вниз с проволоки на проволоку. Сами столбы потемнели, разбухли и лоснились от сырости, а фаянсовые чашечки на поперечинах отражали тусклый, серый свет уходящего дня.
Энникстер уже собрался было тронуться дальше, но тут показался товарный поезд, идущий из Гвадалахары на север, в направлении Боннвиля, Фресно и Сан-Франциско. Поезд был длинный, двигался медленно, с равномерным покашливанием локомотива, с ритмичным постукиванием колес на стыках. На двух-трех хвостовых платформах поезда Энникстер ясно рассмотрел плуги Магнуса Деррика; окрашенные в красный и зеленый цвет, они ворвались единственно ярким пятном в этот серо-бурый пейзаж.
Энникстер придержал лошадь, провожая глазами проходящий поезд, который увозил плуги Деррика в противоположную от ранчо сторону в первый осенний дождь, как раз когда они были больше всего нужны. Он наблюдал все это молча, без каких-либо четко оформившихся мыслей. Даже после того, как поезд прошел, Энникстер еще долго стоял на месте, следя, как он медленно тает вдали, прислушиваясь к затихающему шуму. Немного погодя он услышал свисток, который дал паровоз перед въездом на Эстакаду.
Но движущийся поезд никак не ассоциировался с картиной ужаса и гибели, столь поразившей воображение Пресли накануне. Он тянулся медленно к месту своего назначения, грустно постукивая колесами, как похоронная процессия, как вереница зарядных ящиков, вывозящих убитых с поля боя. Паровозный дым вился за ним траурной вуалью, наводя тоску, поезд проплывал мимо, унылый, неизъяснимо печальный под этим серым небом, под этой серой пеленой дождя, который все лил и лил с монотонным бормотаньем, ровным и однообразным, слышавшимся сразу
III
Когда Энникстер приехал в тот вечер на ферму Лос-Муэртос и вошел в дом, в столовой уже собралась небольшая компания. Магнус Деррик, надевший ради такого случая сюртук тонкого сукна, стоял у камина, грея спину. Хэррен сидел поблизости, перекинув ногу через ручку кресла. Пресли в плисовых бриджах и высоких шнурованных ботинках, развалясь на диване, курил сигарету. Бродерсон сидел у стола, поставив на него локти, а Дженслингер, редактор и издатель самой популярной в округе газеты «Меркурий Боннвиля», держа под мышкой шляпу и перчатки с крагами, стоял напротив Деррика с наполовину опорожненным стаканом виски, разбавленного содовой, в руке.
Войдя в комнату, Энникстер услышал, как Дженслингер сказал:
– Завтрашняя передовица в «Меркурии» должна вас заинтересовать, господа. Ходят слухи, что этой зимой будет произведена на предмет продажи расценка зе
мель, на которых расположены ранчо. Полагаю, никто из вас от покупки не откажется.
Сказав это, редактор сразу же стал центром внимания. Наступившее вслед за его словами молчание нарушил Энникстер.
– Да, пора бы им выработать эти цены.
Вопрос, которого коснулся Дженслингер, затрагивал самые насущные интересы фермеров, обрабатывающих земли в окрестностях Боннвиля и Гвадалахары. На деле ни Магнус Деррик, ни Бродерсон, ни Энникстер, ни Остерман не были владельцами ранчо, которые они обрабатывали. До сего времени огромная часть этих хлебородных земель принадлежала Тихоокеанской и Юго-Западной железной дороге. Чтобы понять причину такого положения, следовало обратиться к началу строительства этой дороги, когда правительство, в качестве поощрения, передало компании в собственнесть все участки, обозначенные нечетными номерами, по обе стороны запроектированной дороги на протяжении двадцати миль. Эти участки бесспорно принадлежали ТиЮЗжд. Участки под четными номерами, будучи собственностью правительства, могли перейти,-и перешли,- в руки фермеров, земли же, принадлежавшие дороге, или, как их называли, «чередующиеся участки», нужно было приобретать непосредственно у дороги.
Однако это не помешало притоку поселенцев, желавших заняться земледелием в этой части долины Сан-Хоакин. Задолго до описываемого времени дорога разослала по всему штату брошюры и проспекты, называя поселенцев на эти земли. Она тогда еще не располагала надлежащими документами на право владения нечетными участками, но намеревалась, получив их, произвести оценку земель и назначить торги с предоставлением преимущественного права покупки тем, кто фактически их занимал. Цена на эти участки должна была соответствовать цене, установленной правительством на принадлежащие ему смежные земли, то есть - два доллара пятьдесят центов за акр.
Обработанные и удобренные земли на ранчо неизбежно должны были повыситься в цене. Появилась нозможность хорошо приумножить свои капиталы. Когда принадлежащие железной дороге земли вокруг Боннвиля были предложены поселенцам, многие ринулись сюда: Бродерсон, Энникстер, Деррик и Остерман, успевшие обогнать прочих с заявками, получили право выбора и захватили лучшие земли. Но как только :юмли оказались заселенными, администрация дороги словно забыла о своем намерении оценить участки, входившие в территории разных ранчо, и назначить их к продаже. Это тянулось из года в год, иногда о продаже земель месяцами и вовсе не вспоминали; лаговаривали лишь в тех случаях, когда - как на этот раз - распространялся слух, что главное управление дороги решило наконец заняться этим делом вплотную.
– Если правление дороги намеревается серьезно разговаривать со мной относительно продажи принадлежащей ему территории Кьен-Сабе, то я готов в любую минуту,- заметил Энникстер.- Земля поднялась в цене больше чем вчетверо. Уверен, что я смогу продать свою землю по пятнадцати долларов за акр хоть завтра, и если я куплю ее у железной дороги по два пятьдесят, то дельце получится выгодное.
– По два пятьдесят!
– воскликнул Дженслингер.
– Да вы что? Неужели вы думаете, что железная дорога отдаст вам свою землю по такой цене? Откуда