Спрячь. Ищи. Найди. Продай
Шрифт:
— Тут такое дело, Ричи. мы, в принципе, вообще не должны знать о существовании друг друга. Возиться с ним мне совсем не целесообразно. Я эти деньги уже и так списал, поэтому вместо этого хочу его проучить.
— И что хочешь, чтобы случилось с его машиной?
— Ну, мало ли что бывает. Ты ведь знаешь, что иногда происходит короткое замыкание и машины загораются. Стоит себе машина и вдруг на тебе — начинается пожар. Совершенно случайно.
— А, вот оно что, — ощерился Ричи Черный, — какой ты коварный.
— Раз нарушает бизнес этику, пусть его настигает божий промысел.
— Ладно, Фредди, я тебе помогу по старой дружбе. Мои ребята разберутся с этим делом. Будет ему и судьба, будет
— Вот об этом-то я и говорю, Ричи. Пусть ему будет неповадно. Это мне даже доставит больше удовлетворения, чем деньги.
— Да, все мальчики любят баловаться спичками, только это иногда плохо кончается, — смех Лийса разнесся негромким эхом по палубе фрегата-ресторана и растворился во мраке холодного безветренного октябрьского вечера.
— Присаживайся, Муус, — сказал прокурор Тимо Остент, сидевший за своим рабочим столом, вошедшему в кабинет следователю Теодору Муусу. — Я сегодня был у министра, он расспрашивал, как продвигается дело об исчезнувшей картине, есть ли перспектива ее скоро найти… У тебя хороших новостей сегодня нет?
— К сожалению, нет. Правда, благодаря фальсификатору, который действовал в сговоре с контрабандистом, мы продвинулись по двум другим делам, а вот по эскизу Эуса у нас по-прежнему ничего нет.
— Понятно… — почесал подбородок прокурор, листая документы, — руководству очень не нравится, что журналисты спекулируют картиной и постоянно ставят под сомнение профессионализм правоохранительных органов. Мол, подбрасывают вам какие-то подделки каждый день, а подлинник найти сами никак не можете. Этот вопрос обсуждается уже не только в МВД, но и на более высоком уровне. Министр намекал, что я должен найти какой-то окончательный выход из этой ситуации, поэтому я принял решение закрыть дело по краже картины. Нет никаких доказательств, что такая картина существует или вообще когда-то существовала, поэтому считаю, что нет смысла тратить на это лишние ресурсы и время, да и общественность должна успокоиться. Останется только разобраться с проникновением в дом Яна Икса, но это дело можно спокойно перевести в архив. Потом, если появятся новые материалы — производство возобновим. Там ведь имущественного ущерба не было, кроме неизвестной картины, конечно.
— Да, я понимаю, Остент, — протирая усталые глаза, кивнул следователь.
— Значит, обе картины, которые нашлись, подделки?
— Да. Одна была плохой подделкой, а другая — очень плохой подделкой.
— Вот как, — скупо улыбнулся прокурор, — интересно, узнаем ли мы когда-нибудь, была ли на самом деле такая картина.
— Меня этот вопрос в последнее время мучает даже во сне.
ЭПИЛОГ
Прошла неделя. Эти короткие семь дней октября, впрочем, никак нельзя было назвать скучными и лишенными интересных происшествий, так как два события снова обеспечили журналистов пищей для бесконечных сплетен. Первым таким событием стал поджог новенького лимузина Фердинанда Золика, превративший роскошный Бэнтли, выкрашенный в элегантный изумрудно-зеленый оттенок, в груду бесполезного железа, покрытого копотью. Все, как и можно было ожидать, сразу связали это неприятное для владельца аукциона и антикварного магазина событие с его профессиональной деятельностью, совершенно не подозревая, что на самом деле ни аукцион Золика, ни его антиквариат, не имели к этому акту вандализма ни малейшего отношения. Никто, разумеется, за исключением Фредерика Моро, не мог и представить себе, что причиной всему был окутанный тайной эскиз нагой девицы, якобы написанный Леонардом Эусом.
Вторым событием — оно сразу отвело внимание от поджога — стала внезапная (хотя она никого особо не удивила) новость о том, что поиски рисунка официально прекращаются. Полицейские, не желая вдаваться в подробности и стараясь как можно скорее окончательно закрыть эту тему, мотивировали свое решение отсутствием каких-либо доказательств того, что рисунок, украденный из дома гражданина Икса, имеет отношение к художнику Эусу. Борис Ховац, сделавший неофициальную экспертизу картины по просьбе своего коллеги Альберта Хомана, друга Яна, никаких письменных отчетов о своей работе не составлял (он и не думал, что эскиз может оказаться подлинником), поэтому доказать, что главный эксперт музея НАМСИ держал в руках подлинник Эуса, сыщики не имели никакой возможности.
Так или иначе, споры о том, был ли эскиз или нет, никак не хотели затихать даже после официального заявления полицейских. Писались статьи, снимались телевизионные передачи, в интернете бушевали жаркие дискуссии, всякого рода экспертов и аналитиков, порой весьма сомнительных, высказывали свои мнения, не стесняясь придумывать всякие абсурдные теории, но никто из них по-прежнему не мог приблизиться к истине и на миллиметр. Один известный имагинерский продюсер даже осмелился заявить в интервью, что собирается снимать по этой истории кинофильм, который бы не уступал по зрелищности голливудским боевикам.
Впрочем, в столице Имагинеры можно было отыскать одного господина, которого эти бесполезные словопрения искренне забавляли. Он был единственным человеком на всем белом свете, который мог ответить на вопрос, где лежит загадочный эскиз и правда ли, что его рисовал самый великий имагинерский художник. Звали этого господина, конечно же, Симон Имис.
Запираться в своем кабинете после просмотра новостей и с наслаждением созерцать эскиз нагой девицы, стало для него обязательным ритуалом перед сном. Если бы в такие минуты кто-нибудь мог случайно увидеть лицо ювелира, то он наверняка бы сразу разглядел на нем искреннее счастье — чувство, которое в других ситуациях ему никак не удавалось испытать. За рисунком больше никто не охотился, и Имис мог не опасаться того, что в его дверь одним прекрасным днем постучатся оперативники и отберут его маленькое сокровище. Так что, может быть, было не так уж и плохо (хотя закон все равно был нарушен), что это произведение оказалось в его руках, раз оно заставило столь материалистичного человека испытать истинное, универсальное счастье, которое заходит за узкие рамки материального мира.
Конечно, всей этой путаницы можно было бы легко избежать, если бы в списке гитлеровцев на месте имени еврейского коллекционера, у которого они отобрали эскиз, не стоял прочерк. По правде говоря, в том, что пунктуальные немцы позволили себе допустить подобную оплошность, не было ничего невероятного — Леонард Эус получил признание имагинерских критиков еще при жизни, но называть его гениальным и платить шестизначные суммы за его работы стали спустя много лет после его кончины. Поэтому то, что гитлеровцы не уничтожили эскиз как «дегенеративный», а сохранили его, уже само по себе было огромной удачей.
Было и еще одно, на первый взгляд незначительное обстоятельство, оказавшееся роковым для нагой девицы, написанной гуашью. Все началось с того, что Адам Гольдштейн, в один из солнечных весенних дней 1910 года посетивший мастерскую Леонарда Эуса, чтобы забрать портрет своей внучки, купил и понравившийся ему рисунок, случайно увиденный на столе художника. Известный фабрикант увез эскиз домой, позднее заказал для него раму и поставил в одну из витрин в рабочем кабинете своего столичного особняка.