Спуск к океану

Форстен Уильям P.

То, как он сказал это, показал простую перспективу этого, вызвало отвращение. Шон почувствовал легкое головокружение, его желудок скрутило узлом.

— Тем не менее, такой выбор всегда будет преследовать тебя, не так ли? Знать что этот рай находится здесь, чтобы вкусить его в любое время. Вместо этого ты будешь жить в бесплодной земле, где те, кто будут проходить позади тебя, будут прикрывать рты и шептать «идет сын пьяницы, сенатора, который является им только благодаря

власти других. Идет сын неотесанного, крикуна, хвастуна и болвана. И однажды он станет таким же».

Шон наклонил голову и начал откровенно плакать.

— Твоя мать вытерпела такое, ты знаешь, и ты был беспомощен остановить ее от ощущения этой боли, не так ли?

Шон мог даже не отвечать. Он едва покачал головой, пока слезы продолжали течь.

— Останься со мной, — прошептал Хазин. — Останься со мной, и я обещаю, что однажды ты сможешь вернуться, чтобы исправить такие заблуждения, но сделать это на своих собственных условиях.

Шон посмотрел на него.

Хазин протянул руку и слегка коснулся плеча Шона, проведя пальцем вдоль все еще открытой раны от пыток. — Горемыка, за это я прошу прощения.

— Прощение? — смутился Шон. Было так, словно сейчас перед ним находился кто-то другой, не тот, кого нужно бояться, а тот, кому можно доверять, следовать за ним, и даже любить.

— Ошибка. Как только я понял кто ты, я обязан был загладить свою вину, то, что я сейчас и делаю.

Шон не был способен ответить, переполненный благодарностью.

Хазин предложил ему чашку, и он выпил золотистую жидкость, которая была сладка, но приправленная оттенком горечи.

— Это должно облегчить любые злополучные боли, которые ты по-прежнему можешь ощущать. Скоро ты проснешься, но будешь помнить. Знаешь ли ты, где находишься, Шон О’Дональд?

Шон постарался сфокусировать свои мысли. Что этот вопрос на самом деле означает? Здесь, был такой вопрос? Он помнил сход с лодки, необъятность города, его сверкающие храмы, шпили, арки, колонные здания. Это напомнило ему какую-то историю о том, как Рим мог выглядеть до разрушения в Великой войне, разрушения, в котором принимал участие его собственный отец.

Было ли, что вопрос был?

— Казаны. Мы в Имперском городе казанов, — наконец он ответил, как раз, когда мир вокруг него начал дрейфовать в мягком, рассеянном свете.

Хазин мягко рассмеялся. — Такой скрупулёзно точный в своих мыслях, даже сейчас. Острый интеллект, и в определенные моменты это хорошо.

— Нет, я имею в виду здесь и сейчас. — Он простер руку, указывая на сад, стены с врезанными драгоценными камнями, которые ловили и преломляли солнечный свет,

развевающиеся шторы из шелка, пышная зеленая трава, на которой они сидели, и бьющие ключом фонтаны, которые разлетались брызгами и наигрывали тихий музыкальный напев.

— Рай, — наконец ответил Шон, и Хазин одобрительно улыбнулся.

— Да. Ты наслаждаешься раем, а я держу ключ к нему.

— Вы?

— Да. Я могу широко открыть ворота любому, кто желает этого, или закрыть их навечно и швырнуть тех, кто нарушил в огонь бесконечного страдания.

Пока он говорил, он вытянул руку, почти прикрывая глаза Шона. Ужасающее видение казалось скрывалось внутри этой открытой ладони — огонь, агония, вечная тоска по блаженству, которое никогда снова не будет испытано.

Шон закричал и отвернул голову прочь.

— Ты веришь в то, что я только что рассказал тебе?

— Да.

— Посмотри на меня.

Шон повернулся и был поражен, поскольку Хазин ушел, исчез, крутящееся облако пахнущего сладким дыма затмило все вокруг.

Дым дрейфовал и крутился, медленно рассеиваясь, и кто-то еще появился перед ним. Он никогда не видел таких глаз, светлейший янтарь, её кожа молочно-белого цвета, волосы черные как вороново крыло, свернутые в длинный, волнистый каскад, прикрывающий наготу её груди.

— Её имя, Карина.

Прозвучал голос Хазина, но где он находится Шон не мог сказать.

— Я выбрал её для тебя, Шон О’Дональд. Загляни в её глаза и увидишь рай. Ошибись и знай, что никогда снова не увидишь такой возлюбленной.

Шон не мог отвернуться от её взгляда. Она покраснела и он почувствовал, что она как-то боялась. Он протянул руку и слегка коснулся её щеки.

— Ты останешься и будешь служить? — спросил Хазин.

Шон не мог ответить. Некий голос шептал ему, что здесь наступал момент, который навсегда определит его жизнь, кто он такой, как он будет жить. Но всё, что он был в состоянии видеть, это её глаза, и настоящее ощущение сада из рая, словно всё это слилось вместе в его теле и душе, и станет частью этого или в наслаждении, или в мучении, навсегда.

— Я буду служить, — прошептал он.

— Тогда она, все они, твои навсегда.

Он услышал тихий смех, шорох, и понял, что Хазин ушел.

— Я из Шив, — прошептала она, — и хотя ты не рожден нами, ты теперь один из нас.

Поразившись, он понял, что она говорит на английском, хотя её слова были с заминками.

— Это то, что ты хочешь? — спросил он.

Она тихо рассмеялась и, наклонившись, поцеловала его.