Спящая красавица
Шрифт:
Оделла знала, что в этом ящике отец хранит свои гребни из слоновой кости.
Над столиком он повесил великолепное зеркало эпохи Георга III.
— Я прошу тебя сделать это, — продолжал граф, потому что не хочу, чтобы кто-нибудь в доме, включая моего секретаря, видел их. Когда я вернусь, то уберу их в свой сейф.
В спальне у графа был его личный сейф, в котором он хранил собственные деньги и фамильные драгоценности.
— Хорошо, папа, — согласилась Оделла. — Только потом не
Говоря это, она думала о мачехе; словно угадав ее мысли, граф произнес:
— Я обещаю уберечь их от всех любопытных глаз.
Лошади остановились возле Шэлфорд-Хаус, и Оделла поцеловала отца.
— Спасибо, папа, — сказала она. — И, пожалуйста, возвращайтесь пораньше, если сможете.
— Я постараюсь, — пообещал граф. — Но, к сожалению, некоторые мои коллеги очень многоречивы!
Оделла засмеялась; лакей открыл дверцу, и она вышла наружу.
Помахав рукой вслед отъезжающему экипажу, Оделла сунула бумаги под мышку и вошла в дом.
Она боялась, что встретит мачеху и та заставит ее показать, что за бумаги она несет.
Поэтому Оделла быстро взбежала по лестнице и направилась прямо в спальню отца.
Это была внушительных размеров комната, выходящая, как большинство спален в доме, окнами в сад.
В это время дня здесь не была камердинера.
Оделла тщательно закрыла за собой дверь и» подбежав к туалетному столику, выдвинула верхний ящик.
Там лежали другие бумаги, горсть золотых соверенов и серебряные монеты.
Еще там было несколько маленьких коробочек.
Оделла знала, что в них лежат отцовские запонки, его жилетные пуговицы и булавки для галстука, украшенные жемчугом.
Она положила документы поглубже — на случай, если камердинер залезет сюда, — и закрыла ящик.
После этого она подошла к камину, чтобы взглянуть на портрет, висящий над ним,
Это был очень изящный портрет ее матери, написанный в том же году, когда она вышла замуж.
Оделла подумала, что сейчас она очень похожа на мать и этом же возрасте.
Графине было восемнадцать, когда она вышла замуж, и девятнадцать, когда родилась Оделла.
У нее были прямые волосы, легкий румянец и кожа снежной белизны.
Ее большие глаза были дымчато-серые словно перья на грудке голубя, и очень красивые.
Она казалась воздушной, и Оделла понимала, что имел в виду отец, говоря об одухотворенности матери.
— Если бы только вы были здесь, мама, — прошептала Оделла, глядя на портрет. — Как было бы славно нам вместе заняться тем, о чем вы мечтали всю жизнь! Теперь вы могли бы построить больницу, открыть школы и помогать людям, как вы хотели всегда!
Внезапно Оделла почувствовала, что мать как бы говорит ей: именно это ты
— Я буду… стараться, мама… Я… буду очень стараться, — обещала Оделла. — Только… вы тоже должны… помогать мне,
На глаза у нее навернулись слезы, и Оделла торопливо отвернулась от портрета.
Когда умерла мама, она плакала долго и безутешно, пока нянюшка не сказала ей твердо:
— Прекрати расстраивать свою мать, Оделла!
Оделла недоверчиво посмотрела на нее, а нянюшка продолжала:
— Конечно, ты ее огорчаешь! А чего еще можно ждать, когда ребенок постоянно плачет, как ты, и отказывается от еды? Ты всех делаешь несчастными, не только себя!
— Вы… правда думаете, что… мама сейчас видит меня? — спросила Оделла.
— А как же! — воскликнула нянюшка. — И если ты меня спросишь, я скажу, что ей за тебя стыдно, потому что твой бедный отец страдает, а ты не делаешь ничего, чтобы ему помочь!
Нянюшка говорила осуждающим голосом, но Оделла почувствовала, что она принесла свет в темноту, которая ее окружала.
Она перестала плакать, а когда отец вернулся домой, постаревший на несколько лет, Оделла сделала все, что могла, чтобы заинтересовать его и развлечь.
И надо сказать, отчасти она добилась успеха.
От этого на сердце у нее стало теплее: она думала, что мама была бы ею довольна.
Оделла не сомневалась, что нянюшка была права, когда говорила, будто мама может видеть и слышать тех, кого больше всех любит: ее мужа и дочь.
— Я не буду плакать, — пообещала Оделла. — Но сейчас мне не хватает вас, мама, больше, чем когда-либо прежде.
Она уже собиралась выйти из комнаты, когда вдруг услышала голоса.
На мгновение Оделла была не в состоянии понять, откуда они доносятся, но потом сообразила, что разговаривают за дверью, которая соединяла отцовскую спальню с маминым будуаром.
Обе спальни соединялись общей гардеробной, что было удобно, если жена ночевала в спальне своей, а не мужа.
Спальня отца была последней по коридору; за ней располагался будуар, а потом — спальня матери Оделлы.
Оделла неожиданно вспомнила, что мачеха переименовала будуар в гостиную.
Дверь между комнатами, должно быть, была прикрыта неплотно, и Оделла подумала, что нужно бы ее закрыть.
Оставить так — значило бы вводить камердинера в искушение подслушивать, что говорится в спальне.
Оделла направилась к двери и вдруг услышала, как ее мачеха говорит:
— Она уже миллионерша, и ее состояние увеличивается с каждым днем, если не с каждым часом!
Оделла затаила дыхание. Как она и подозревала, мачеха уже знает о ее богатстве.
Мужской голос ответил: